«Оборачиваться, рассыпаться кладами» (и наоборот) могут и люди — покойники, всадники, старики, девушки, дети. «Одна женщина стряпала хлеб. Пришла к ней девка в белом. Вот, например, выкатывает она калачики али хлеб. А девка молчит да катает калачи тоже. Вот взяла она веселку (ну, которой тесто-то мешают), она девку-то ею задела, а та рассыпалась, и получилось золото, полмешка! Говорят, клад сам пришел» (В. Сиб.).
В поверьях Новгородской области (и некоторых других) клад появляется в обличье стремительной тройки с кучером; катящейся или плывущей вслед за людьми бочки. Цвет «являющегося клада» (или каких-то деталей его обличья) — красный, белый, серебряный, золотой, черный, пестрый — может указывать на содержимое клада или характеризовать его как существо необычайное (в рассказах горнорабочих Урала «живые» клады, подземные сокровища окрашены во все цвета радуги, с преобладанием зеленого и голубого).
Вообще, «живой клад» иногда легко меняет обличья: пришедшая на берег реки Ловати девушка просит старика рыбака поцеловать ее; получив отказ, она обращается в бочку и уплывает по волнам (при выполнении просьбы девушка-клад должна была бы «рассыпаться золотом») (Новг.).
Такой клад, пожалуй, не столько неподвижно покоящееся в земле сокровище, сколько воплощенная доля, удача не догадывающегося об этом человека. «Клад подходит к человеку, играет с ребенком, просит взять его. В каком бы виде клад ни появился, чтобы им воспользоваться, нужно его обязательно ударить, тогда он рассыплется деньгами. Но человек часто не подозревает, что перед ним клад, догадывается об этом слишком поздно, не знает, что нужно делать — в таких случаях клад исчезает. Случалось, что сам клад просил, чтобы его толкнули. <…> Одна женщина сидела и ткала, вдруг из подполья вылазит старушка и говорит: „Брось в меня челночком“. „Не брошу“, — та отвечает. Старушка три раза ее просила. Ну, та и бросила. Старушка рассыпалась в деньги» (Свердл.) <Соколова, 1970>.
В поверьях о «бродячих кладах» представления крестьян об удаче и счастье неоднозначны. Клад может объявиться «просто так»; прийти к «счастливому человеку»; может стать наградой благодетельному и богобоязненному («клад-счастье» не нужно искать, согласно известной поговорке «Бог даст, так и в окно подаст»). В популярном среди русских крестьян XIX―XX вв. сюжете клад обнаруживается в доме крестьянина, который отказывается идти раскапывать его, уповая на Божью милость (клад-птица сам влетает в окно, его бросают в окно под видом животного и т. п.) (Волог., Новг.).
Менее распространены повествования о том, как люди сознательно отказываются от «живого клада». «В 1848 г. (так точно датировано предание) в Карсунском уезде Симбирской губернии молодая женщина, набрав орехов, стала спускаться с горы и вдруг услышала за собой голос: „Агафья!“ Оглянувшись, она увидела, что за ней катится золотая мера, которая попросила взять ее с собой. Но отдавалась мера с уговором: „Отдай мне своего мужа и поживай в свое удовольствие“. Агафья же любила мужа и крикнула на меру: „Провались ты, проклятая, в землю, да чтоб и там тебе места не было!“ Мера загремела и тотчас провалилась, на этом месте осталась небольшая ямка» <Соколова, 1970>.
По свидетельству знатока уральских поверий И. И. Железнова, обличье клада зависит от того, кем и с каким зароком он положен. Клад, положенный с заклятьем «Не доставайся никому!» окружают «ужасти и привидения». Сокровища, зарытые с недобрым зароком, бес (тотчас по окончании заклятья) старается кому-нибудь подсунуть: «За этот клад бес не держится, а сейчас же постарается сбурить его; знает, что он не пройдет даром. Кто достанет такой клад, тот в добре не бывает: иль-бо умрет в одночасье, иль-бо с кругу сопьется, иль-бо в напасть попадет какую. Этот клад показывается свечкой, ничем другим».
Но есть клады, закопанные людьми «доброжелательными и богатыми, со следующим пожеланием: „Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Лежи, моя казна, в мать сырой земле до той поры, покуда навернется достойный человек. Дайся, моя казна, тому, кто в церковь Божию ходит, отца и мать почитает, евангельские заповеди соблюдает, нищей братии помогает, святые иконы украшает, священнический и монашеский чин уважает. Дайся ему, казна моя, и в корысть и в радость, чтобы в сем и в будущем веце вкушал сладость. Аминь“. Вот к этому-то кладу нечистая сила и подступиться не смеет, а бережет его сила ангельская. Кто добудет такой клад, тот, и рассказывать нечего, заживет богато и счастливо. Этот клад дается иль-бо курочкой, иль-бо куропаткой, иль-бо другой какой невинненькой птичкой — беленькой, пестренькой, красненькой, — а в ину пору дается иль-бо теленочком, иль-бо жеребеночком, иль-бо собачкой, иль-бо свинкой — одно слово, или какой-нибудь птичкой, или каким-нибудь зверьком. Если птичка или зверок беленькие, то, значит, дается одно чисто серебро, если пестренькие — то серебро и золото вместе, а если красненькие — то одно чисто золото. Если увидишь, ночной порой, в степи, к примеру, такую курочку, то ступай за ней, твори только молитву. Где курочка остановится, пропадет — тут смело копай землю: что-нибудь непременно найдешь» <Железнов, 1910>.
Представления о «добрых» и «злых» (или «незаклятых» и «заклятых строго») кладах (правда, далеко не всегда имеющих согласные с классификацией И. И. Железнова обличья) были распространены повсеместно. «По поверью, записанному в Вятской губернии, добрые клады в праздник давали проходящим алтын или гривну на свечку, злые же можно потратить только на вино» <Соколова, 1970>.
Существа, именуемые кладовыми, кладовиками (приставниками), обычно имеют человеческий облик. В заговоре «При отыскании кладов» упоминаются и «приставники» к подземным сокровищам: «…ино место опившиеся люди, ино место — проклятые, а коли — и сами князья бесовские», т. е. клады стерегут и сами нечистые духи, и умершие неестественной смертью, и проклятые люди.
По поверьям Вологодчины, кладовиков выбирают из своей среды бесы (в ночь на Ивана Купалу). Кладовой может быть одет в серебряный кафтан и серебряные башмаки, с золотой шапочкой на голове (Вятск.). В повествовании из Орловской губернии клад охраняет погибший кладоискатель: «Один мужик пришел на Городище и давай рыть, клад искать, рыл, рыл, инда пот прошиб; присел отдохнуть — глядь, а Городище на две половины растворилось, и выходит старичок, да и говорит мужичку: „Зачем ты роешь, беду на себя накликаешь, я вот тоже копал, копал, да сюда и попал; беги лучше скорей, а то товарищем мне будешь“». Клады могут оберегать и убитые, «заклятые люди», зарытые в том месте, где лежат сокровища. Они не находят покоя и, являясь живым, просят освободить их: «Крестьянину деревни Остров однажды приснилась женщина и говорит: „Освободи ты меня от заклятия, отпусти душу мою на покаяние. Вот уж двести лет я томлюсь и мучаюсь. Была я богатая, много было у меня серебра, золота и драгоценных каменьев, да злые люди убили меня, добро мое ограбили и зарыли вместе с телом на острове в болоте. Если бы только убили меня да так и оставили, я бы мученический венец приняла. А душегубы заколдовали и меня, и клад“» (Новг., Череп.).
«Маринка — беглая царица, она заколдовывает скрытые на Яике сокровища и убивает одного из своих сподвижников: „Карауль же теперь!“ — сказала убитому и велела засыпать землей и лодку с казной, и убитого своего наперсника» (Урал) <Железнов, 1910>.
Оберегают клады и зарывшие их хозяева-покойники: «Сам Разин тоже представлялся похороненным с кладом, руку приковали цепью к бочонку, а в руку дали золото; в головах улей с золотом, в ногах — серебром, по бокам — с медью» <Соколова, 1970> (могут быть и другие версии многочисленных повествований о разинских кладах).
Добыть заклятый клад, освободить заклятого (проклятого) — дело трудное и опасное, предполагающее знание особых правил и заговоров.
По мнению В. Кудрявцева, «положенные на клады заклятья бывают крайне разнообразны, но все они соединены с совершением явного преступления, из коих самое меньшее — воровство. На одну из более популярных в Прикамском крае памятку с заклятием укажу, так как она прислана была из Слободского в Вятский статистический комитет. Писана эта памятка на полулисте бумаги фабрики Рязанцевых, со значком 1785 года. На этом полулисте значится: „Памятовать. Положено по кладбище пониже Зуйкора, край Камы, по логу большому. На гору идти, на правой руке в горе сосна осадистая, под тою сосною денег 800 в немецком кубе. А приметы у сосны: отесана, тут же стоит пень смоловатый. Завет — ососка (молочного поросенка) украсть, сварить, сьисть, поминать Ивана Калулу“» (Вятск.) <Кудрявцев, 1901>.
«Още около Панщины (война 1612 года) жили на Молохове разбойники; туды был подземный ход, там рыли клады и не нашли ничего. Пришли раз утром, а в яме-то лягушки, змеи, мыши и всякие гады. Придут другой раз, сам (черт. — М. В.) выйдет и все разбегутца; а то вышел бык белой, рожишшы по сажене, — перекрестились, бык проссыпалса. Клад тут положен с проклятьем. Рыл и мой отец, рыл весь причт, и из монастыря с молебнами приходили: узнали о кладе по книгам. Один раз в яме было явленье Божьей матери с лампадой. Яма была большая, сажен пятнадцать. Мужиков оттуда судом выгоняли» (Влад.) <Смирнов, 1879>.
Иногда клад зарывается «на определенное количество голов» (людей, которых необходимо убить, чтобы добыть сокровища) (Калуж., Нижегор., Орл., Новг. и др.). Представления о подобном зароке обыгрываются в многочисленных крестьянских рассказах, популярных вплоть до последней четверти XX в. Они редко носят драматический характер, но подчеркивают смекалку кладодобытчика («людские головы» заменяются бараньими, «лапотными» и т. п.).
Вообще, наложенные на клады заклятья (иногда очень затейливые) и способы их выполнения — излюбленная тема крестьянских повествований, записанных в XIX–XX вв. «В Севском уезде один богатый, но чрезвычайно скупой поп, под день Ивана Купалы положил клад с таким заговором: „Достанься мой клад только тому, кто, трех ден молоден, на кочете перепашет“. Приговор этот нечаянно подслушал бедный крестьянин, живший у попа в работниках; стал думать, что бы значило это заклятие, пробовал копать в том месте, где поп зарыл деньги, но ничего не нашел; сказал жене. Жена присоветовала ему следующее: „Сделай маленькую соху, и вот я беременна, — когда рожу, ты на третий день возьми младенца, петуха и соху; запряги петуха в соху, а младенца посади на петуха и, придерживая его рукой, перепаши то место“. Мужик сделал по совету жены, и тут же клад вышел к нему. Тотчас же мужик стащил его домой и зажил припеваючи, вследствие чего потомки его будто бы и доселе носят прозвище Скоробогатых» (Орл.).
«По уездам Дмитровскому, Севскому и Трубчевскому жители показывают многие места, будто бы там в погребах зарыты сокровища Кудеяра и Рытика, некогда подвизавшихся там разбойников… <…> укажут или назовут стариков, нечаянно нападавших под день Ивана Купалы на эти погреба, которые отворяются в помянутый день через несколько лет. Люди эти, будто бы, видели огромное количество золота, серебра, жемчуга и других драгоценностей, но взять ничего не могли, потому что стерегущий их старик не давал. Он обыкновенно приказывал принести с собою младенца, ибо, как известно, многие клады можно взять только при ангельской душе. Когда искатель возвращался с младенцем, погреба уже не находил…» (Орл.).
Крестьяне многих губерний России полагали, что клады, сокровенные земные глубины, «открываются» на Пасху и в ночь на 7 июля (Иванов день). Ночь под Ивана Куналу, а также 23 мая (день Симона Зилота) считались наиболее благоприятным временем для поисков подземных сокровищ. «На дворе одного крестьянина, там, где находилась капитальная стена избы, лежал большой камень. Под этим-то камнем и находился клад. Клад этот был положен „на имя“, так гласило родословное предание. По временам клад этот летал по двору в виде голубя и в таком случае мог быть взят и другим лицом; дед рассказчика даже поймал голубя-клада и уже хотел сказать слова: „Аминь, аминь, рассыпься!“, как кто-то крикнул: „Деревня горит!“, дед испугался и выпустил клад, побежал в деревню, а там никакого пожара и не было. Крестьяне приписали крик этот „дьявольской силе“. Это было в ночь на Иванов день» (Яросл.)
Согласно распространенным поверьям, добыть сокровища помогал цветущий в ночь с 6 на 7 июля папоротник и некоторые другие полулегендарные растения, ср.: клад можно заполучить и без знания заклятья, но с разрыв-травой (если запереть где-нибудь птенцов орла или беркута, то, освобождая их, птицы принесут эту траву) (Орл., Вятск.). По мнению калужан, трава муравей или разрыв растет в глуши, «имеет листы в виде крестиков и цвет подобный огню». От плакун-травы, как сообщено было в г. Арзамасе ученому путешественнику XVII в. Лепехину, «плачут нечистые духи и открывается доступ ко всякому кладу» <Кудрявцев, 1901>.
Повсеместно в России существовали «росписи» кладов, «указывающие до тонкости, где найти богатство» (см. ПРИСТАВ). «Такова деревня Почоп в десяти верстах от Яжелбиц. Вблизи этой деревни когда-то были церковь и кладбище. „Роспись“ говорит, что от каменной бабы, которая стоит на ручье, протекающем в этой местности, надо идти столько-то шагов по известному направлению, найти под верхним слоем земли дорожку, сделанную из угля, а дорожка доведет до клада. Клад богат. <…> Вся эта местность изрыта искателями клада: копать ходили из нескольких деревень. Начальный пункт, ведущий к подземному богатству, — каменная баба, — теперь уже не существует. На это место любит прогуливаться по вечерам молодежь — парни и девки. Каменная баба пугала многих, особенно девок. Нашелся какой-то смельчак, который свергнул бабу в ручей; он болотист, бабу засосало в тину…» (Петерб.) <N, 1895>.
Кладовики (нередко смешиваемые в поверьях с «хозяевами» подземных недр или покойниками-владельцами кладов) могут находиться в беспрекословном подчинении у нечистого, черта и, в отличие от кладов-оборотней, которые даже преследуют людей, чтобы их взяли, мешают кладоискателям. Лишь иногда они помогают людям и даже вступают с ними в дружеские отношения.
Согласно поверьям Вятской губернии, кладовой поднимает клад к поверхности земли, когда он пролежал в ней положенное время.
Однако, по сведениям из той же Вятской губернии, кладовой вначале безжалостно испытывает искателей. Он «идет на них вихрем», так что «ломаются столетние деревья». Отбегать, отмахиваться от падающих стволов и веток нельзя, так как все это «придумано» кладовым, а на самом деле деревья стоят на месте: «Если отпихнуть такое дерево, дело пропадет и дерево изувечит». После этого кладовой устраивает в лесу пожар, оборачивается в зверя и идет на искателей клада со словами: «Я вас съем или задавлю, задушу!» На это (не переставая рыть землю) надо ответить: «Я сам тебя съем или задушу!» Тогда можно взять клад, но деньги из него, если они не «отговорены», можно употреблять лишь на вино или табак.
«Сторожа могут появляться в самых разнообразных видах… но функция их всегда одна — не допустить к кладу. Сами сторожа могли и не появляться, но кладоискателям начинало казаться, что на них падают камни, деревья, осыпается гора; они видели, что горит их деревня, и бросались туда, и т. п.; потом все оказывалось на своих местах, но клад уже был потерян навсегда. Клад уходил с грохотом в землю и когда нарушался запрет: кто-либо из копавших отвечал подошедшему человеку (а это был все тот же „приставник“), а говорить было нельзя; или кто-нибудь оглянулся, выругался» <Соколова, 1970>.
Не давался клад и жадным людям — так, на Урале полагали, что не поровну поделенный клад уходит в землю. Навлечь разнообразные несчастья могло и легкомысленное, неосмотрительное отношение к обретенным сокровищам.
«Раз — тому будет годов более ста, раз казачата купались на Яике, под Красным Яром. Один казачонок взглянул вверх и увидал: из яра торчит бок кубатки. Казачонок указал товарищам. Те по ребячеству, и давай кидать в кубатку камнями. <…> Разбили кубатку, а из нее и посыпались целковики. Казачата и давай согребать их, и нагребли полные подолы, и принесли домой… Следовало бы отцам-матерям, чьи были ребятишки, священника позвать и молебен отпеть, да сколько-нибудь в церковь подать. Нет, и в голову никому не пришло. Зато в первую же ночь, оттого ли, не оттого ли, все те дома, куда ребятишки деньги принесли… разом вспыхнули, а от них и весь город дотла сгорел» (Урал) <Железнов, 1910>.
Изредка кладовики сами отдают сокровища. В рассказе, записанном в Новгородской области, клад сторожит умерший некрещеным младенец. Он вырастает, становится взрослым под присмотром «хозяина» — черта. Встретившись со своим живым братом, покойник — охранитель сокровищ помогает ему деньгами, за что и наказан чертом: его ссылают из родных мест, отправляют стеречь клады «куда-то за Москву».
Вообще же, добывание кладов многим представлялось делом опасным и почти безнадежным.
В ряде губерний России (Волог., Арх., Вятск.) и в Сибири полагали, что, отыскивая сокровища, нельзя трогать насыпи или курганы, которые считаются остатками жилищ «волхвующей Чуди»: или по свету «пойдет нехороший дух», или же от разрытия курганов «слепота альбо смерть приключится» <Кудрявцев, 1901>.
Согласно распространенным представлениям, поиски кладов могли грозить если не смертью, то болезнью или помешательством. «Жил… ледящий мужичонко, по имени Микитка. Отправился он раз в лес рубить березки на метлы». Подрубая сук, Микитка падает на землю и куда-то проваливается. «Очнулся — и видит себя в пещере; в углу пещеры божница вся в золотых ризах, а перед нею теплятся золотые лампадки. У стены пещеры висели на цепях дубовые бочки, у иных уторы рассыпались и золото оттуда так жаром и горит… разгорелись глаза у Микитки. Только тогда он осмотрелся кругом, видит, что в пещере сидит седой старец и зорко посматривает на Микитку, а глаза старика сверкают как у волка. Микитка испугался этого старика и возьми да сотвори молитву. Как только он это сделал, старик ощетинился да крикнет: „Возьмите его прочь отсюда!“ Тут взяли Микитку какие-то люди под руки и вывели в лес на поляну. Жена его нашла в телеге без языка. Истопили баню, выпарили Микитку: он пришел в чувство, да и рассказал, что случилось с ним. С тех пор мужик и во сне и наяву только и бредит тем, что золота в пещере было видимо и невидимо сколько. Небольшого ума был Микитка; а тут и последний потерял. Так вскоре дураком и умер» (Симб.).
По сообщению из Великолукской губернии «поиски кладов» в ночь на Иванов день превращаются здесь в одно из развлечений молодежи: «А там, навеселе, начнут собираться парни „по клады“, пугливо озираясь на темнеющий вдали бор, со смехом проводят их молодухи и девки до кустов; дойдут парни до лесу, но крикнет сова, пугливо встрепенется заяц; и шаркнет из-под ног и закаркает ворона, и с ужасом разбегутся они по домам; а на другой день пойдут баить расказни про ведьм, колдунов да чертей кургузых, — кто во что горазд» <Семевский, 1857>.
Представления о тщетности кладоискательства отразились в соответствующих поговорках: «И рукою бы взял, да клад не дается!»; «Своя воля — клад, да черти его стерегут!»; «Клад добудешь, зато домой не будешь» <Даль, 1881>.
Кроме того, отмечает Н. Кудрявцев, «наши предки смотрели на зарытие в землю кладов и сокровищ как на тяжкий пред Богом грех. Это, между прочим, усматривается из „Поучения князя Владимира Мономаха своим детям“. В этом завещании (XII века) великий князь остерегает своих детей от подобного греха. „Не зарывайте, — говорит он, — ничего (из сокровищ) в землю; это большой грех“» <Кудрявцев, 1901>.
Власова Марина. Энциклопедия русских суеверий
