КАЛЛИСТРАТ ЖАКОВ · ПРЕДАНИЯ

ТЮВЭ

Жил старик Тювэ, колдун великий, в лесу дремучем. Он заговорами жил всю жизнь, ел и пил, спал, сено и дрова возил — и все через заговоры. Ох, страшна была его сила, многие хотели учиться у него, пробовали, да не вынесли. Надо было от солнца отказаться и от луны, проклясть белый свет, отца и мать, чтобы усвоить слова его.

И жил богато он, имел деньги, и быков держал, и жеребцов.

Не то что мы. Наши заговоры слабы, и бедны мы, хотя тоже не без знаний. И ты, барин, тоже поди при заговорах, коль один ездишь по лесам и лугам. Не без того!

Так вот я про Тювэ расскажу; он жил вверху, у начала реки Вишеры.

Я маленький был и жил у него в работниках. У него был дом хороший с сосновым тыном. Свирепых собак держал, которые зайцев носили ему на дом. Никого не боялся Тювэ (я думаю, и Бога он не боялся). Раз коновалы пришли к нему охолостить его жеребца. Он спросил их: кто вас послал ко мне? Вишерцы,— те сказали.

— Идите ко мне и ночуйте и завтра вернитесь домой. Я всем коновалам коновал и сам охолащиваю своих жеребцов.

Мастер был великий, бывало, шапку положит на спину быку и охолостит, не завязывая, тот стоит без движения.

Была девица Настасья-колдунья. Она раз ночью зашла в хлев Тювэ и ножницами застригла уши быкам. Тювэ ночью проснулся и вышел в сени. Собаки лают. Он поскорее спустился к быкам, но Настасьи уж не было. Тогда он прочитал заговор над ушными ранами быков. И что же вы думаете? Девица заболела. Заболела, да и попа пригласили к ней. Она ругает его, гонит. Долго болела и умерла Настасья.

Пришли полесовщики к Тювэ. Так и так. Настасья умерла.

Тювэ как будто со сна проснулся: "Умерла, говорите вы? А! Она придет сюда, придет, придет!..."

Завязал кушаком он двери, сам полез на печку и стал смотреть в слуховое окно. "Она придет, придет",— твердил он.

В полночь собака Тювэ залаяла. Как она стала лаять, да лаять, да всю ночь. Настасья спустилась к речке Пукдым, через которую брошена была жердь колдуном Тювэ. "Вот, вот пришла она к речке Пукдым. Пришла, а перейти не может, жердь скользкая, коты у Настасьи на ногах узкие, не перейдет. Придется кругом идти, а солнце взойдет меж тем",— говорил Тювэ, глядя в слуховое окно. Собака лаяла до утра. И так три ночи.

Не могла перейти Настасья по жерди. Заговор был силен. Вот каков Тювэ был.

Он был богат и на старости лет деньги все прятал, то в приступку запрячет, то в лес, то куда.

А мы все искали. Он обманывал нас. Запрячет в березовый лес, и за ягодами посылает нас в сосновый, на яг.

— Там, там много ягод, туда идите.

А мы нарочно идем в березовый и ищем денег-то, да и не нашли. Потом какие-то нашли, говорят, после смерти Тювэ.

Так вот, барин. А ты мне теперь скажи: у нас без колдовства жить нельзя, сейчас испортят, ни жить, ни умереть. А ты мне скажи: "Бог-то нам что за это сделает? Простит али нет? Если бы это сказал мне..."

Так долго беседовали мы с Максимом.

Ах, Вишера, Вишера! Хорошее ты село, на ровном месте, на лугу, и сено есть у тебя, но хлеба мало, часты неурожаи от измороси, от холода. Леса кругом — вот твое богатство. Но больных сынов много у тебя и некому их лечить. Когда я сказал, что я врач, пришли ко мне и старые, и малые, слепые и хромые, утешал их я, хотя лечить их не умел. Старицы, поговорив о болезнях, переходили по моей просьбе к сказкам. И много дивных сказок здесь узнал я.  О хитрость, о простодушие!

© К.Ф.Жаков. На севере в поисках за Памом Бурмортом. С.-Петербург, 1905, с.63-65.


АТАМАН ШЫПИЧА

О чем шумит дремучий лес близ устья Сысолы? Зачем так воют ветры севера, раскидывая листы красной ольхи, белой березы и рябины, над ковром густых шуршащих трав? К чему белые волны гремят вершинами и немолчно ударяются о песчаный берег? Из-за чего бегут караваны серых облаков, беломохнатые стада высокого неба, спеша и толкая друг друга?..

Ясные дни знойного лета прошли и начались пасмурно-дождливые дни пред темной осенью.

Грустный сидит у окна высокого дома над бурной Сысолой славный разбойник и колдун Шыпича. Мрачно глядит он на уныло-однообразный лес за рекой, теребит свою бороду, прислушиваясь к шуму холодного ветра. Иногда головой качает он, как бы внимая чему-то важному, что уже было или должно наступить.

"Какая ныне бурная осень,— думает Шыпича,— долгая и ненастная. Пронзительные ветры дуют, словно холодное дыхание льдов северного моря — вой саридз. Тощие облака бегут - и все на юг, на юг...

Сердце мое неспокойно, и ужасные сны снятся каждую ночь. Все снятся мне какие-то многовесельные огромные лодки и люди, одетые в кольчуги, вооруженные невиданными ружьями. Они плывут сюда, в широкое устье Сысолы, и грозят мне издали, блестя саблями в воздухе. Перед чем все это? Или это кровь играет моя? Я давно вдовствую, я не имею жены, часто тоскую несказанно... Неужели все из-за этого?

Или это Бог возвещает мне великое бедствие и кажет грядущее в сновидениях? Сердце болит мое постоянно. Опять же, думаю, невозможное не сбудется... Неужели ищут меня прежние товарищи-сподвижники, ищут своего атамана и хотят у меня отнять мои сокровища? Сегодня пойду я к красавице вдове, живущей за три версты, за лесами, и нарушу все обеты".

И смутные думы и темные волны хотений ударялись в сердце туна. Одевается тун, разбойник Шыпича, и идет через лес знакомой тропинкой к красивой залесной вдове.

В отдельном тереме над темной Сысолою дочери его живут. Одна с белыми волосами, голубоглазая, а другая старшая, с глазами темными, как осенняя ночь. Первая еще не знала любви, огонь еще не сжигал ее сердца. Вторая уже все испытала, любя черного туна, из-за речки Човъю, хитрого Сизь Яка. Имя первой было Шондыныл — дочь солнца,— она родилась в день праздника солнца; имя другой — Тэлысьбан, лицо ее было бледно, как месяц в середине неба в зимнюю холодную ночь.

Шондыныл и Тэлысьбан. Сидели у окна они и смотрели на бегущие облака над неспокойной рекой и на желтые листья березы, гонимые быстрым ветром с окрестных лесов. Они гадали и на воду смотрели и видели смерть отца, но обе безмолвно склонялись перед тайною силою рока.

От века все записано в одной книге, которая лежит на столе в золотом тереме, на крыше неба у великого Бога Ен, имеющего белую бороду и белые усы...

Сыновья Шыпичи далеко в лодках уплыли вверх по Вычегде, окаймленной желтыми песками, собирать ясак1 для своего знаменитого отца.

Не думал мрачный Шыпича о своих детях, идя узкой тропинкой между деревьями, вершины которых качались от шумящего ветра севера. Пересекши лес, приблизился он к сосновому тыну избы, которая приветливо стояла, белея тесовыми стенами в тени двух кудрявых берез.

У маленького слухового окна сидела вдова Сизью-гэтыр-ёма, расчесывала свои длинные русые волосы и заговоры шептала, приговаривая:

— Не зайчик идет в петлю,
не медведь ищет капкана,
не волк устремился в яму,
не лиса ищет лука,
а славный Шыпича спешит
к бедной вдовушке
Сизью-гэтыр-ёме.

Я служу не только белоусому Ену, но и лукавому брату его, Омэлю.2 Пусть будет, что будет, что бывает после греха.

Вошел к ней Шыпича и поздоровался. Она усадила его в красный угол, потом голову его на колени положила и волосами, как шелком, окутала ему шею. Запела песню затем о Войпеле, северном боге крутящегося ветра, сына мрачной полуночи, бушующего в борах; и о грядущей смерти Шьзпичи пела она.

Тот слушал сладкий голос Ёмы, и темные волны хотений нахлынули в сердце.

— — —

Три дня, и три ночи прошли.

Бессильный вернулся могучий Шыпича от лукавой пленительной певуньи, вдовы Ёмы. Дома налил он в чашку воды и хотел принести очистительную жертву богам, дабы возвратились прежние силы, но не успел — иное было в таинственной книге белоусого Ена. Тремя отрядами напали на его дом новгородские разбойники, закованные в железо. "Ослабел я сейчас,— сказал Шыпича, но отражу удар". И, подняв руки над водой, заклятье произнес:

"Море — седой старик,
родивший много дочерей — рек
и малюток — звенящих ключей.
Вспомни своего сына Шыпичу!"

Так он сказал, и воды поднялись из чаши длинными фонтанами, как будто огромные ящерицы, постоянно смеющиеся над богом прома-гудури-айка, подняли свои треугольные головы.

Все разбойники оказались в воде по колено, но храбро они шли к дому Шыпичи вброд по исполненному гнева шипящему потоку. Повторил тогда свое заклятие Шыпича:

"Мать облаков Кымэр-мам,
иди сюда,
в тебе я нуждаюсь".

И вода поднялась по грудь разбойников. Она клокотала вокруг дома и наполняла рощи. Назад повернули два отряда, спеша к своим лодкам, но третий с атаманом во главе поднялся по ступенькам на крыльцо.

Третье заклинание произнес вещий тун:

"Отец льдистых гор, живущий
на мрачном севере
Саридз-айка, сойди сюда, тебя зову я".

И воды выше поднялись, шумя волнами, и по шею оказались в ней разбойники. Вплавь бросились они назад, но атаман с двумя свирепыми товарищами продолжал идти по сеням до двери колдуна.

Не хватило силы для новых заклинаний Шыпиче без очистительной жертвы богам после сладких объятий вдовы Гэтыр-ёмы. И схватили его за бороду разбойники и стали рубить топорами. С каждым ударом воды убывали, с воплем утекая в пенистое русло прозрачной Сысолы.

Дочери колдуна руки воздевали к матери облаков, но сами не решались помочь отцу. "Не смеем мы идти против слов, записанных у белоусого бога, живущего на небесной крыше",— шептали в смертельном страхе они.

Долго рубили разбойники Шыпичу, но убить не могли его.

— Не умные вы дети! Если не скажу — не убить вам меня и сокровищ не найти. А были бы гостями моими, ушли бы с дорогими подарками. Но пусть! Жизнь надоела мне, хочу идти в ту сторону мира, умереть хочу, утомленный жизнью и любовью. Разрежьте нижний мой пояс, и я усну смертельным сном, желанным, повидавшись с вами, друзья юности.

Разрезали разбойники нижний пояс, и умер Шыпича. Воды из его комнаты ушли и с воплем и со стоном слились с белыми волнами разъяренной Сысолы.

Убили разбойники дочерей туна, обесчестив их, и бросили их на берегу реки.

Ограбили они дом Шыпичи и ушли с богатой добычей сначала вниз по Сысоле, а потом по волнам широкой Вычегды, окаймленной пармами и светлыми борами.

Поют ветры печальные песни, шумят неумолчно реки севера...

Плывут в лодках с богатым ясаком дети колдуна Шыпичи к родному пепелищу.

Ворон им навстречу: "Куру-кара, нет Шыпичи, нашего друга, погасли Шондыныл и Тэлысьбан! И плачут красные ольхи и белые березы над устьем темной Сысолы!"

Примечания:
1. Дань.
2. Бог зла.

Опубл.: К.Ф.Жаков. Под шум северного ветра. С.-Петербург, 1913, с.75-79.

Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/magiya-naroda-komi/370/komi-legendy-i-predaniya/5044/

РАЗГОВАРИВАЮЩИЕ ДЕРЕВЬЯ

Однажды в старину два охотника в верховьях Выми припозднились и заночевали под елью. А когда случается ночевать в незнакомой избушке или под деревом, обычно спрашиваешь:

— Избушка-матушка, пусти ночевать!

Охотники, конечно, так же спросили у ели. Без спросу не заночевали.

Ночью они и услышали, будто кто-то подошел и сказал:

— Мать твоя умирает, не сможешь ли навестить свою мать? А ель ответила:

— Я не пойду, ночующие пришли, пусть спят. Завтра утром приду.

Потом позже, ночью, в саженях двадцати от них слышно было, как с глухим стуком рухнуло дерево.

Наутро охотники смотрят — и верно, упала ель. Это ель-мать и умерла ночью.




ПОДЛИННЫЙ СЛУЧАЙ С ЭЛЕШ ЯКОМ

Элеш Як, конечно, охотник, он из Отлы, из Заречья, есть у нас такая деревенька.

Ну вот, однажды он охотился на Тимане в верховьях Кедвы. Пошел в тайгу с ночевкой и, значит, возле Кокли припозднился. Кокля— это у нас маленькая речка. Припозднился и заночевал под елью. Приготовил дров, развел костер, и так далее. Но не попросил разрешения у ели, забыл или что, так прямо и развел огонь. А когда под деревом заночевать хочешь, как известно, надо спрашивать, дескать, пусти ты меня, ель-матушка, на ночлег.

Ну, он костер развел и стал белок разделывать. По-вашему снимать шкурку, а у нас говорят — белку разделывать. И вдруг ему послышался голос:

— А ну-ка, выходи из-под ели, выходи!

Посмотрел — нигде никого не видно, а голос все повторяет, выходи, мол, из-под ели да и только.

Ну что, пришлось ему убежать под другую ель и там снова костер разводить.

У этой ели он уже спросил разрешение и спокойно проспал до утра.

Надо всегда спрашивать позволения, если надо заночевать в незнакомой охотничьей избушке или под деревом.

"Я ЕЩЕ НЕ ГОТОВА!"

Это мне рассказывал еще дед по матери. Однажды он пошел в лес. А верст за десять у нас есть луг, пожня, называется Вадвисдор. Вад — это по-нашему озеро. Вискаты — проточное озеро. И там на этом покосе росла очень высокая ель.

Дед пришел к этой ели и заночевал. А сказывают, что, когда собираешься ночевать или под елью, или в избушке, надо постучаться и сказать: "Избушка, избушка, пусти меня спать, храни меня от всего плохого, от беды, от плохих людей, от буйного ветра!" Потом нужно немножко подождать и через некоторое время войти. А если собираешься ночевать под елью, надо постучать пӧ ели и сказать: "Ель, ель, пусти меня под себя ночевать; храни меня от плохих людей, от огня и воды, от диких зверей, от буйного ветра!"

Дед мой не был пьян, он по праздникам немного выпивал, но не был пьяницей, да и в лес ведь не возьмешь вина, к тому же он уже прошел десять километров.

Вот он разделся, сварил ужин, поел и поспал. Наутро проснулся, снова приготовил пищу, поел-попил и начал собирать снаряжение, стал одеваться, чтобы выйти в путь. И вдруг он услышал чей-то голос, кто-то сказал: "Я еще не готова!"

После этого дед не спеша отправился. Отошел от ели, и в это время неожиданно налетел сильный порыв ветра и свалил ель. И вершина дерева упала как раз за спиной деда, но его не задела.

После дед и рассказывал: "Я,— говорит,— попросился на ночлег к ели и ее голос я и слышал, дескать, не готова еще, человек еще есть. А как я ушел, так и повалило ветром".

А это упавшее сухое дерево еще я видела. Совсем уже отрухлявевшим было, но его не убирали. Знаком сенокосной межи еще это дерево служило. А почему упало, в общем-то я не знаю.

ОБИТАЕМЫЙ КЕДР

Мой отец совместно с другими охотниками построили охотничью избушку под большим кедром. А когда приближаешься к этому кедру, слышно, как кедр шумит, хоть и нет ветра, штиль. Поэтому другие все испугались, не стали жить в этой избушке. А отец наш никого не боялся, и он остался там жить. Стал кипятить чай, и вдруг дверь открылась, и со стола все подмело-сбросило на пол, даже котелок опрокинуло.

Ну, он снова начал кипятить. И только приготовился поесть, опять дверь открылась и все сбросило. А на улице штиль, никакого ветра нет. Дверь веревкой скрутил-привязал накрепко, поел-попил и лег спать.

Только лег, кто-то в окно торкнул. "Ну,— думает,— гость еще какой-то идет". Посмотрел — никого нет. Только лег, кто-то опять стучит. Открыл двери, смотрит — никого нет, и под окном никаких следов не заметно.

"Это, видно, кто-то другой стучит, не хочет, чтобы я тут жил. Ничего,— думает,— я не из рода трусливых".

Снова привязал дверь и лег, а рядом ружье положил.

Кто-то в стену — трах! И один раз, и другой. Потом, слышно, дверь отворилась и к нему подошел кто-то, а самого не видно. А огонь сам собой потух. Потом он подошел к отцу, хлопнул пӧ плечу и говорит: "Встань!" Таким образом несколько раз произнес и хлопнул. А отец и хочет подняться, но не может даже сдвинуться с места.

Ну, наконец тот отпустил отца, и он оделся побыстрее и ушел, отправился домой. И у него отняло сон, не может уснуть и все. Четверо суток без сна шел домой, пришел, велел себя раздеть. А сам сидит за столом указывает рукой в разные стороны и говорит: "Кто это? Кто это?" А куда указывает рукой, там никого нет.

Потом стал пить чай и уронил голову на руки, и тут же уснул. Целые сутки так за столом и спал.

Потом уже позже сказал: "Я ведь не спал четверо суток, еще бы немного и умер бы, наверно, из-за бессонья".

После недолгого времени с того случая и умер отец.

* Здесь кедр является местом обитания "нечистого."

ЗЛОЙ ДУХ

Какой-то крестьянин сгребал однажды сено на покосе. Вдруг поднялся большой ветер и стал теребить сено, все перекрутил, перепутал. И крестьянин стал выкрикивать:

— Табак, табак!

Злой дух не любит табак, и крестьянин стал кричать, чтобы тот перестал. Но тот так и не унялся. Тогда крестьянин вынул из-за пояса нож и бросил его наотмашь. И тут все утихло, перестало бушевать. А у мужика, конечно, нож пропал. Искал, искал, да так и не нашел.

Однажды зимой он прибыл на Ярасемскую ярмарку, она проводилась раньше в Усть-Выми, и стал прохаживаться по ярмарке и увидел, что в одном ларьке продают красноборские ножи. Он стал выбирать для себя нож. И вдруг ему на глаза попался брошенный им в ветер нож. И он сказал:

— Откуда у тебя этот нож?

— А знаешь откуда? Когда я было шел в виде большого ветра и разносил твое сено, ты бросил нож, и он попал мне в бок, и я его не доставил, унес с собой.

Потом торговец приподнял подол рубахи и показал ему рану.

— Вот куда попал твой нож!

Прежний хозяин ножа пошел после этого к уряднику, чтобы донести.

Пришли они с урядником к ларьку, а ларек закрыт, никого там нет.




О ПОДМЕНЕННЫХ

Я этого подмененного сама видела. На вид тоже как человек, только очень уж не красив. Так и не вставал на свои ноги. Только вопил все время, громко, аж сам себя на части разрывает. Я спрашивала, чего он так себя ведет, так ответили, что он не хочет с людьми разговаривать.

Ему уже было семь лет, а он все еще был таким, и его под поганое корыто положили и вот так вот накрест топором по корыту стукнули. И он скончался. А, говорят, когда стукнешь топором, поднимается, поднимается ветер и крикнут: "Рубани ещё!"

— По нашим законам,— отвечают,— достаточно!

А если еще раз рубанешь, то и не умрет.

И второй подмененный, рассказывали, был. Он из Богородска, бывало, приходил сюда. С отцом ходили, милостыню собирали. Эта было уже давно. Наша бабушка рассказывала. Тогда еще и бабушки наши молоденькими были. Придут они, бывало, и, когда он на ночь на печку станет лезть, только бырк — и уже на печи, лег плашмя. Быстро взбирался. Только крякнет — и уже там.

А сам некрасивый. Голова длинная, остроконечная. Лицо некрасивое. А руки, когда ходил, вечно опущены. Руки длинные тоже.

Про его жизнь я не знаю. Только то, как он к нам приходил рассказывали. А когда к нам приходил, он был уже порядочно взрослым.

Ребенка, говорят, обменивают еще тогда, когда он беззубый. Беззубого ребенка нельзя забывать, нельзя оставлять одного в бане, если уже с зубами, то можно. Именно в это время их обменивают. Старые люди у нас предупреждали всегда, если твой ребенок еще не имеет зубов, то даже выходя в предбанник за чем-нибудь, нельзя выходить из бани обеими ногами, одна нога чтоб всегда была внутри. Именно в это время могут обменить.

Прежде ведь все бани были частными. Теперь в городах все общие бани и они никогда не пустуют. А хоть и в частных банях, да такого теперь уже почти не бывает, чтоб обменивали.

ЕРЕТНИКИ

В каждой деревне были еретники. Еретники это те, которые делали зло, только зло. Могли, например, насылать порчу. Порча затем могла сама по себе разговаривать, желаешь ты того или нет. Женщины порчей занимаются.

Еретники насылают порчу, а туны лечат... Туном называют того, который может снять порчу. Еще это называют заговариванием. Порчу снимает заговором.

На горе Кывтыд был Тукэ Иван, так звали его по прозвищу. Еретник, скажем, напустил порчу, дал болезнь, а Тукэ Иван может снять, вот.

Мы, бывало, в детстве пойдем искать корову. И, если идем мимо дома еретника, вот так скрючивали руку. Зачем мы так скрючивали? А чтобы еретник подумал, что у этого рука уже отсохла, скрючилась. "Этого уже ни к чему портить, его уже испортили". И вот так, бывало, спасались. Либо под окнами еретника, либо при встрече с ним где-либо вот так делали, чтобы он нас не испортил. Значит, мы еретника вводим в заблуждение. Фактически рука здорова, а мы делаем вид, что рука у нас отсохла.