Предметом  анализа являются  тексты, репрезентирующие воровство как один из видов магии и позволяющие рассмотреть образ вора в ряду других персонажей, обладающих сверхъестественными способностями. Примечательно, что уподобление вора персонажам нечистой силы прослеживается уже на уровне лексики: как для беса, домового, так  и для вора могли использовать одно наименование –«шиш» .

Следует оговориться, что образ мелкого «воришки» отнюдь не склонен осмысляться в «магическом» ракурсе. Мифологизируется, прежде всего, фигура профессионального вора, и, в частности, такие его качества, как способность проникать всюду и неуловимость. Большую роль играет при этом атмосфера страха, нагнетаемая систематическими кражами и  угрозами вора.  Причем, чем больший страх вызывает вор, тем больше мифологизируется его образ.Так, в частности, степень мифологизации воровства зависела от «специализации» вора. Наиболее мифологизированные образы –это конокрады и святотатцы:
«Хитрость конокрадов и их изворотливость послужили причиной того, что конокрады всюду причисляются к колдунам или вообще к знающими с нечистой силой»; «Про  таких  воров  [святотатцев]  народ  говорит: “Душу  дьяволу запродали”»

Кроме  мифологизации  фигуры  вора  в  традиции  можно  найти  множество  примеров мифологизации  самого воровства.  Так,  совершение  кражи  в  особо  отмеченное  время  могло  запрограммировать  удачу  в  воровском промысле в течение следующего года.

Украденным  предметам  приписывались  особые  свойства  и  магическая  сила,  что  обусловливало  их употребление в контексте различных обрядов охранительного и продуцирующего характера. 

Краденые предметы (горшок, черепица, веник и т.д.) использовали в обрядах вызывания дождя – их мочили или бросали в воду;  для  обеспечения  плодородия  крали  семена  и  рассаду и т.д., при этом  дополнительным  средством сакрализации предмета  являлась  его  кража  у  лиц,  имеющих  особый  профессиональный  статус  (гончар, священнослужитель,  пекарь), находящихся  в  отмеченном  состоянии (беременная  женщина,  вдова),  имеющих иноэтничное происхождение (еврей), носящих магические имена.

Также  мифологизируются  ситуации, когда воровством как промыслом занимаются все жители деревни,  при  этом актуализуется мотив неуловимости вора:
«Бывают такие случаи, что за вором гналось несколько человек, но потом теряли его из виду. Соседние крестьяне думают, что им в этом деле помогает нечистая сила» .

Фигура вора оказывается, с одной стороны, близка другим профессионалам - специалистам,  какими  являлись  мельник,  пастух,  печник,  кузнец,  коновал, а с  другой стороны, колдуну. Кроме приписываемых этим персонажам сверхъестественных способностей, их  сближает «чужесть» деревенскому  сообществу: «тайная  сила  в  традиционном  понимании связана со  статусом  чужака. В  ряде случаев обладатель  магической  силы действительно чужой, пришлый.

Деревенские жители стремились к ограничению контактов с  вором, что вело к его  коммуникативной  изоляции. В  случаях, когда  от  взаимодействия невозможно было уклониться (например, когда оно было навязано вором, которого опасались) действовали  определенные правила коммуникации, нацеленные на избегание конфликтных ситуаций. При  характеристике  вора  зачастую  подчеркивалась  его  нелюдимость, изолированный образ жизни (чаще всего профессиональные воры –вдовцы или холостые, бывшие арестанты или ссыльнопоселенцы, живущие на отшибе или в другой деревне).

Необходимо  подчеркнуть, что, хотя вора в текстах и могут называть колдуном, это не равнозначные фигуры. Особое знание и  способности,  которые  получает вор в результате совершения определенных магических действий,  имеют  узкоспециализированную направленность:  все  они  соприкасаются со  сферой  воровского  ремесла  и  призваны  либо обеспечить вору удачливость при совершении краж, либо позволить ему продемонстрировать свои способности, подтвердить свой «мифологический» статус, запугать население,  в  то  время как  объем  функций  колдуна  и  сфера  проявления  его  способностей значительно шире –он может лечить, привораживать, наводить порчу и т.д.

Соотнесенность воровства с религиозной сферой находит отражение и в произведениях древнерусской литературы. Так, в «Сказани окрестьянском сыне», возгласы вора, обкрадывающего ночью крестьянина, состоят из двух соотносимых частей: первая–цитата из церковной службы или Священного Писания, вторая–ее «толкование», содержащее описание действий, совершаемых вором:
«Отверзитеся хляби небесныя, а нам врата крестьянская»; «Взыде Иисус на гору Фаворскую соученики своими, а я на двор крестьянский сотоварищами своими».
Вор рассчитывает на то, что хозяин примет ночного гостя за ангела и не посмеет ему мешать

Воры вязаны с нечистой силой, причем отношения мыслятся как серия взаимных услуг:
«А ведь  какие пройдохи-то  есть  между  этими  разбойниками!  И  с  дьяволами  знаются,  и  всякая нечисть у них в услужении. Да и как дьяволам не услужить ворам-разбойникам, когда они сами служат нечистой силе, губят души христианские?»

Взаимоотношения воров с нечистой силой

Особое  отношение  ко  всем  деревенским «специалистам» и «профессионалам» – обладателям  магического  знания – базировалось  на  представлении  об  их  связи  с  нечистой силой - на  первое место выходил демонологический  аспект  профессиональной деятельности: «...темный человек хранит к ним [колдунам, знахарям, ведунам]  боязливую  почтительность.  Он  бежит  от  тесной  дружбы  и побратимства с ними, как заклейменными дьявольскою печатью, но в то же время не считает уместным и совершенно отстраняться от них, забывать их; “Богу молися и чёрта не гняви”, –говорит он.

Предоставляя почетное место на пирушке, поднося первую рюмку водки и лакомый кусочек, все-таки стараются заручиться благорасположением такого человека». Получается, что обычному крестьянину приходилось как бы балансировать между Богом и  дьяволом  ради  сохранения равновесия  и стабильности,  а амбивалентное отношение  к  ворам  было обусловлено и  тем,  что  они «знаются» с  нечистой  силой  и, представляют опасность.

С другой стороны, именно страх, испытываемый по отношению к ворам и основанный на  представлении  об  их  связи  с  нечистой  силой,  побуждал  крестьян  при  расправе  с  ними использовать те же средства, что и при расправе с колдунами. Использование этих  средств  позволяло  лишить  вора  магической  силы. 

Так,  рекомендовалось  бить  вора трехгодовалой  осью:
«В  Орловском  уезде  Вятской  губернии  убивают  конокрадов –трехгодовалой  осью» (ведьм  бьют  старою  осью  от  старой  телеги,  тогда  она  на  время  лишается  чародейства  и  ее  можно захватить); считалось необходимым при избиении снять с него правый сапог. Кроме того, требовалось стрелять в вора медью («медной  пуговицей»), поскольку «...оловянная  пуля  его  не  брала».

Разбойники и колдуны также были неуязвимы для обычных пуль. Разбойника, по русским преданиям, можно было убить только медной или оловянной пуговицей, а колдуна –серебряной или медной пулей или пуговицей.

Судя  по  разнообразным  мифологическим  сюжетам, нечистая  сила  и  сама «грешит» воровством.  В  качестве  примеров  можно  привести  сюжет о русалке,  крадущей  хлеб  у  косарей, а также славянские представления о демоне-обогатителе.

Кроме того, к воровству, заботясь о хозяйском имуществе (как правило, о скоте), прибегал и домовой:
«Бывает даже и так, особенно в голодные годы, что домовой таскает сено с чужих дворов и приносит скоту своего двора»; «В  хозяйстве  [домовой]  следит  главным  образом  за  лошадьми: любимой масти кормит воровским овсом, нелюбимых мучит»

В последнем примере подкармливание именно воровским овсом, имеет особое значение, поскольку считалось,  что  скармливание  украденного  скоту  способствует  его  здоровью  и  плодовитости.  Воровство  кур приписывается оборотню, скота –лешему. В принципе, любая пропажа, если не было причин предполагать существования воров, считалась делом черта:
«На этом основании в некоторых местностях сохранился обычай, известный под названием “чорту бороду вязать”. Именно, потерявшие что-либо нагибаются к земле, захватывают пучок травы, за неимением ея (зимой, напр.) сена, и стараются завязать его в узел; при этом приговаривают три раза: “чорт, чорт, аддай згубу (потерю)!”»

Итак, воровство было связано с нечистой силой, которая и выступала  инициатором  греховных  поступков:  «Воры  не  родом  ведутся, а кого чорт свяжет».

Т.о., одной из возможных характеристик действий вора являлась их подневольность, а воровство могло расцениваться как дьявольские происки. Характерен  в  этом  отношении  мотив  подстрекательства  к  краже  нечистой  силой  в оправданиях  или  покаянии  вора:  «Дьявол  меня  смутил  на  это,  не  я  сам»; «...виновата,  окаянный  смутил, бес попутал».

Представители  нечистой  силы  не  только  подстрекаютк  совершению  краж,  но  и помогают  вору.  Так, один  из    нарративов,  заканчивающийся  нравоучительной  установкой, развивается  по  следующей  сюжетной  схеме:  сначала  вор  ворует  неудачно  (подразумевается,  что  неудачное  воровство  обусловлено  отсутствием поддержки  со  стороны потусторонних сил) – во сне вору является некто, зовущий его воровать вместе – этот некто оказывает  ему  помощь  в  кражах,  остающихся  безнаказанными – вор  из  книги  узнает  о неправедности своего занятия и о грозящей ему загробной участи  – вору  во  сне  является  старец, который  не  велит  ему  воровать  по  случаю  Рождества  Христова  и  учит  его,  как  обмануть  и распознать того, кто помогал ему в кражах – вор выполняет все наставления старца и видит, что помогал  ему  черт – вор  рассказывает  жене  о  случившемся,  и  она  советует  мужу  раздать неправедно нажитое имущество нищим и сиротам – вор перестает красть и заповедует детям отказ  от  воровского  ремесла.  Рассказ,  таким  образом,  иллюстрирует  борьбу  представителей нечистой и божественной силы за душу грешника: черт учит вора красть, а старец способствует прозрению вора, показывая ему истинное лицо помощника.

При  осмыслении  удачливости  вора  в  мифологическом  ракурсе  его  отношения  с представителями  иного  мира  могли  мыслиться  и  как  договорно-обменные.  О  таком  воре говорили «душу продал черту», «зачитал себя» (в последнем случае имеется в виду ритуал отречения от Бога, заключающийся в чтении молитвы «Отче наш» наоборот, начиная со слов «от лукавого».

Ритуал  отречения  являлся  одним  из  вариантов  антиповедения,  обеспечивающего вызывание  представителей  потустороннего  мира  и  действенное  общение  с  ними.  Другим вариантом получения помощи со стороны представителей иного мира было существовавшее в воровской  среде  своеобразное «благословение  на  дело», заключавшееся  в  том,  что  староста воровской  деревни 
«...подавал им [ворам] каждому левую руку (в знак того, что если Бог в этом деле не поможет, то  поможет  нечистая  сила)»

Интересно,  что  перед  совершением  этого  обряда  и  после  него  описываются  ритуальные  действия,  в  ходе которых  их  участники  обращаются  за  помощью  к  Богу: «...староста  зажег  перед  образами  свечку  и  все  стали усердно молиться Богу,чтобы Бог дал им благополучно окончить задуманное дело. После этого отправляющиеся положили перед иконами по три земных поклона и стали прощаться со старостой. Как только они уехали староста стал на колени перед образами и начал усердно класть земные поклоны, чтобы Господь помогнул им в ихнем  (богопротивном)  деле.  Потом  староста  потушил  свечку  и  зажег  лампаду,  которая  должна  гореть  до возвращения добытчиков.  Лампады  зажигают  и  семейные  уехавших  на  раздобычу».

Согласно современным представлениям, заручиться поддержкой нечистой силы можно было, нанеся на руку дьявольскую  метку – три  шестерки, причем  неудача  в  промысле  могла  мотивироваться  их  отсутствием,  а, следовательно, и отсутствием помощи со стороны нечистой силы:
«Когда первый раз не повезло –как монахиня отогнала, он [церковный  вор] сообразил, что, как обычно, не  нарисовал себе  на  ладони  три шестерки, поэтому потом он их просто вытатуировал».

С татуировкой связан и мотив неудачного, не принятого Богом покаяния:
«Пытался вывести затем [татуировку] –не  получилось,  пытался  молиться –ничего  не  вышло. Кроме того, текст содержит также мотив выбора между Богом и дьяволом: в частности, как некий знак интерпретируется случай из детства этого человека, ставшего впоследствии церковным вором: «Там вор был самый страшный. Началось все с детства. Батюшка его крестил. Он оттолкнул руку с крестом, которую батюшка давал целовать. Батюшка сказал: “Ты борись с бесом”. Он потом и доказывал, что он сильнее Бога».

Здесь интересен богоборческий мотив: изначальная близость к дьяволу осмысляется самим вором как доказательство своей силы, а святотатство выступает как единоборство с Господом.

Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/knigi-i-statbi/128/vorovstvo-i-sfera-magicheskogo/1953/

Особые способности, приписываемые вору как мифологическому персонажу

Одной из способностей, которая приписывается как вору, так и колдуну, является  способность  к  оборотничеству.  Вор  может обернуться насекомым и собакой, внешне похожей на волка. Эта способность обеспечивает ему  неуловимость,  а  также  является  демонстрацией  магической  силы:
«Андронов  распустил слух, что его теперь даже никто изловить не может, что он де в состоянии превратиться в муху и вылететь в щель»;
«Тут недалеко от пекарни у дяди своего вор жил. Я как-то в ночь работала. Смотрю, под утро идет. А взгляд у него страшный был, ну, прямо волчий, так и сверкает из-под бровей! Я как увидела  его –ох, испугалась! Только  я  отвернулась  на  секунду –с мотрю: а  уж  рядом собака стоит.  Серая, все равно, что  волк.  У меня ноги так и подкосились».

Существовало и представление о такой способности, подтверждающей магическую силу вора, как способность скрадывать месяц. Кража месяца предваряет бытовую кражу, является подготовкойк  ней. Мотивировка  действия  рациональна: темнота позволяет при  совершении бытовой кражи остаться незамеченным.

Мотив  закрывания  луны  с  целью  обеспечения темноты  характерен для  польской  этиологической  легенды, повествующей о происхождении пятен на луне. Поляки видят на луне «...вора, несущего на спине вязанку гороховой соломы, которой он заткнул луну, свет которой мешал ему красть».
По  сюжету  болгарской  легенды, «луна  была  очень  скупой  и  не  позволяла,  чтобы  крали.  Одна  вороватая женщина шлепнула луну навозной лепешкой, чтобы стало темно, и можно было красть. Оттого и остались темные пятна  на  луне». В  этой  легенде  появляется  еще  один  дополнительный  мотив,  связанный  с олицетворением луны и приписыванием ей функции стража. 
Таким  образом,  вору  важно  не  только  обеспечить  темноту,  которая  помогает  скрыть  преступление  от людей, но и лишить луну возможности видеть, а, соответственно, и контролировать ситуацию.
Что касается мотива кражи месяца, скорее всего, он является вторичным осмыслением мотива закрывания-«скрадывания», основанным на фонетическом сходстве.

Здесь можно привести в качестве примера сюжет, зафиксированный в Арзамасском уезде Нижегородской губернии:«...при затмении луны ночные караульщики, заметив, что месяц был  полный,  светил  хорошо,  а  потом  неизвестно  куда  вдруг  пропал,  пошли  и  заявили  о случившемся сельскому старосте. Сельский староста вышел на улицу, вышли и еще некоторые старики и стали смотреть и разгадывать –куда девался месяц. Наконец, выступает насцену один старик и начинает: “Старики! А я ведь знаю, куда девался месяц: его воры украли! Когда я был  молодым,  так  от  стариков  слышал,  что  воры,  когда  сберутся  на  промысел,  стараются прежде украсть месяц, и если им это удастся, идут смело воровать, куда угодно –никто их не увидит и не поймает”».

Отметим, что способность скрадывать небесные светила приписывалась  также  ведьмам (в некоторых сюжетах кража месяца ведьмой предваряет кражу молока у коров),  колдунам-чернокнижникам и дьяволу. Так, существовало поверье, что «...ведьмы снимают с неба звезды, чтобы притягивать себе чужие деньги».

Можно упомянуть еще  об  одной  способности, известной  по  рукописному источнику XVII в., –это способность нейтрализовать собак, которую можно было приобрести, совершив следующие действия:
«Коли волка убиваеш, и как начнет умирати, и ты ему во уста кол вложи, да ручных два перста вложи в ноздри, и держи в ноздрех у него, доколе умрет. И на того человека собакине лают».
Эта способность была актуальна и в XIX в., но приобреталась она другими средствами.

В ходе описанного ритуала человек, совершающий его, надеялся обрести те свойства волка, которые отпугивают собак, заставляя их замолкать при приближении хищника. Способность  вора  к  оборотничеству  и  способность  скрадывать  месяц  являются способностями,  присущими  ему  как  субъекту,  вступившему  в  контакт  с  нечистой  силой  и заключившему с ней договор.

Важной  способностью  была  и  неуловимость  вора.  Так, способность воровать в течение года, оставаясь при этом не пойманным, можно было  приобрести  в  результате заворовывания.  Это  был  наиболее распространенный  способ  приобретения  удачливости  в  воровском  промысле:
«Другого  рода специалисты, воры, стараются стащить какую-либо чужую вещь в ночь под Рождество: после этого успех воровства считается обеспеченным, несмотря на самые рискованные предприятия, во весь круглый год»;
«Кому удастся до заутреннего благовеста украсть что-нибудь счастливо, т.е. не попавшись, тот может безопасно воровать в течение  целого  года» (о заворовывании на Благовещение см. также); 
«Кто  украдет  в  Христоскую заутреню что-нибудь и не узнают, то весь год будет красть –не узнают»;
«Под Пасху заворовывают. Вор садится на большую нашестку, где лошади. Если хозяин не заметит,  значит  хорошо  воровать  станешь»;

«Воры, например, употребляют все усилия, чтобы во время пасхальной заутрени украсть какую-нибудь вещь у молящихся в церкви, и притом украсть так, чтобы никому и в голову не пришло подозревать их. Тогда смело воруй целый год, и никто тебя непоймает».

При заворовывании могли произносить особую формулу, обращаясь за помощью к Богу: «Господи,  дай  заворовать,  я  тебе  свечку  поставлю».

Целью этого магического действия было продуцирование удачи на строго фиксированный  период –весь  следующий  год. 

При  этом  отсутствие  удачи  в  воровском  промысле  могло  рассматриваться  как  следствие  неудачи,  которую потерпел  вор  при заворовывании:
«В нынешнем  году  Костику,  однако  не  посчастливилось  в  воровстве –должно  быть,  не  удалось  ничего  украсть  в Благовещение».

Для  воров – это  весьма  распространенная  магическая  практика, направленная, на достижение реального результата. Существовали  и приметы,  предсказывающие  удачу/неудачу  в  воровском  промысле. 
В рассмотренных материалах, встретилась примета, действие которой распространялось на целый год. Так, «ранний прилет кукушки, когда лес еще не оделся листвой, предвеща[л] ворам неудачу, потому что в лесу им укрыться будет негде»

В  рукописных  источниках упоминается также день, который считался удачным для совершения воровства:
«В 19 день луны Ияков родись, добр на все, и красти, и по воде плавати, и кровь пущати весь день вельми добро» .

По материалам, бытующих в воровских сообществах, удачу в предстоящей краже сулил карточный выигрыш, вследствие того, что ремесло вора  связано  с  риском  и  зависит  от  случайностей,  в  воровской  среде «...то,  что  мы  называем  суеверием  и  что является остатком магического сознания, возрождается с новой силой», поэтому «...у воров сильно развита вера в сны, в предзнаменования и в приметы, большое место занимают гадания»

Обращает  на  себя  внимание  и  четкая временная приуроченность обычая: заворовывали на Пасху, на Бориса, на Покровскую субботу, на Благовещенье, Рождество, на Новый год – праздники,  являющиеся  переломнымив  году.

Нарушение  идеи  целостности,  собранности  в  эти  моментывело  к  проницаемости  некой границы,  нарушению  долевого  равновесия,  вследствие  чего  становился  возможным нерегламентированный обмен в течение всего следующего года; т.е. удачное заворовывание, по сути,  обеспечивало  санкцию  потусторонних  сил  на  совершение  воровства  в  рамках  этого периода.

Последний  пример  представляет  собой  своего рода усиленный вариант заворовывания–кража происходит не только в сакрально отмеченный временной  промежуток,  но  и  в  рамках  сакрального  пространства –в  церкви,  во  время церковной  службы,  приближаясь  в  данном  случае  к  святотатству. 

Материальная  ценность  вещи  не  имела  значения,  главное –остаться  незамеченным  при совершении кражи (иногда даже сам факт кражи был необязательным, о чем свидетельствует один из приведенных выше примеров). Украденные вещи затем могли возвращаться хозяину. Эта практика была актуальна не только в среде профессиональных воров.

Свидетельством  ее  обыденности  является  тот  факт,  что,  к  примеру, в  Пензенской  губернии крестьяне  широко  практиковали  обычай заворовывания,  в  частности,  для  того,  чтобы обезопасить себя от штрафов за самовольные порубки.

Магические предметы, обеспечивающие вору особые способности

Кроме  заключения  договора  с  нечистой  силой,  вор  мог  получить  магическую  силу  и необходимые  в  его  ремесле  способности  и  другими  способами,  в  частности,  завладев предметами,  которые  являются  вместилищем этой  силы.  Так,  невидимость,  неуловимость, способность преодолевать преграды, а также нейтрализовать хозяев приобретались благодаря магическим  предметам  и  являлись  отчуждаемыми  способностями,  которых  вор  лишался  при отсутствии контакта с предметом.

По функции их можно приравнять к чудесным предметам в волшебной сказке, однако, если в сказке герой мог получить эти предметы от дарителя за свои добродетели, вор должен был добыть их самостоятельно. Именно  активность,  проявляемая  персонажем  при  поиске  и  овладении  волшебным  предметом,  являлась критерием при отборе материала, поэтому за рамками рассмотрения оказываются такие способы обретения, как случайная  находка  простака  или  получение  предмета  в  дар.  Но  даже  при  таком  подходе  круг  лиц, заинтересованных  в  поиске  волшебных  предметов,  достаточно  широк:  это  не  только  воры,  но  и  колдуны, разбойники, грабители, кладоискатели, воины.

Для того чтобы приобрести невидимость, рекомендовалось украсть (отнять, выменять) шапку-невидимку у  банника,  домового,  черта  или  лешего.  Соответственно,  получить волшебный предмет можно было в бане, на чердаке, во дворе или в хлеву; не упоминается место получения  шапки-невидимки  только  в  связи  с  образом  лешего.

Для  большинства  мифологических  персонажей  невидимость – неотъемлемая черта, не зависящая от наличия у них каких-либо волшебных предметов и лишь в некоторых случаях имеющая  какое-то  предметное  воплощение.  Однако  кроме  воров  были  и  другие «профессионалы», которых могло заинтересовать приобретение предметов, обеспечивающих такое качество, как невидимость; к ним относятся, в частности, разбойники и воины.

Говоря  о  невидимости  в  контексте  воровства,  необходимо  упомянуть  и  присущую  ведьмам  и  колдунам способность отводить глаза, делая украденные вещи невидимыми: «Когда стали искать [украденную] лошадь, немогли  найти  ее,  потому  что  она  [ведьма]  сделала  ее  невидимой.  Когда же  солдату  сказали,  что  она  колдунья  и лошадь спрятана у нее, то солдат сильно отколотил ее, и колдунья привела его к привязанной в том месте лошади, где  искали  ее  несколько  раз»

Шапка-невидимка  использовалась  не  только  для  совершения  воровства. 
«Для  кражи  эта  шапка очень удобна», «в этой  шапке можно делать, что угодно, никто  не  увидит и не  узнает».

Шапка могла быть также вместилищем особого знания (см. сюжет о получении колдовской шапки от банника как  одном  из  способов  приобретения  колдуном  магического  знания. В современном массовом сознании шапка-невидимка устойчиво ассоциируется с образом вора и воровством. Так, шапку-невидимку можно было приобрести в Страстную субботу; «во время христовой заутрени»; «в первый день Пасхи вскоре после службы»; «в эту ночь [пасхальную], когда  обойдут  вокруг  церкви  с  плащаницею,  либо  по  окончании  утрени».

Чаще всего  приобретение предмета, являющегося вместилищем магической силы, связано с такими рубежными датами, как Пасха и день Ивана Купалы. Кроме того, в текстах встречается упоминание о сороковом дне после Ивана Купалы, а также упоминается, что раз в году в полночь шапку-невидимку можно украсть, но неизвестно, в какое время года. На  заговенье  перед  Великим  постом  и  на  Ивана  Купалу  рекомендовалось  добыть атрибуты,  которые  в  дальнейшем  должны  были  помочь  завладеть  шапкой-невидимкой.

Так, чтобы  отнять  шапку-невидимку  у  домового,  необходимо  было  на  заговенье  перед  Великим постом положить кусок сыра за щеку и держать его за щекой всю ночь, а затем на Ивана Купалу пойти с этим сыром на чердак, где находится домовой, и снять с него шапку.

Также рекомендовалось в пасхальную  ночь во  время крестного хода пойти с зажженной страстной свечой на чердак и сорвать шапку с домового.  Получить  шапку-невидимку,  принадлежащую  лешему,  можно было  следующим способом:
найти перед днем Ивана Купалы цветок "Иванова головка", положить его на 40 дней на церковный престол, после этого, держа цветок в руке, можно было увидеть лешего, сорвать с него шапку и надеть на себя. Дополнительные  атрибуты, такие, как  цветок "Иванова  головка",  сыр,  страстная  свеча, были необходимы для того, чтобы увидеть представителей нечистой силы. Сделать невидимое видимым  можно  было  и  с  помощью  пасхального  яйца.  Так,  чтобы  увидеть  черта  в  шапке-невидимке, нужно было прокатить пасхальное яйцо в каждом углу двора.

Кроме  того,  чтобы  из-под  полка  появился  банник  с  шапкой-невидимкой,  необходимо было совершить кощунственные действия: «...положить нательный крест и нож в левый сапог, сесть лицом к стене и все проклясть».

В  большинстве  случаев человек  овладевает  шапкой в тот момент, когда надевает ее. Однако встречаются также упоминания о том, что желающий обрести сверхъестественные способности, спасается от нечистой силы, и становится обладателем шапки, только  либо  покинув  традиционное  место  пребывания  нечисти,  либо  достигнув  сакрального места,  где  нечистая  сила  не  властна:

«Если  эту  шапку  сорвешь  и  убежишь  от  старичка,  то будешь  невидимкою  всякий  раз,  когда  наденешь  эту  шапку.  Зато,  если  старик  поймает  на чердаке –тотчас  помрешь»;
«Если  успеешь  добежать  до  церкви, прежде  чем  банник  проснется,  то  будешь  обладать  шапкой-невидимкой».

Получается, что приобретение шапки-невидимки можно расценивать как своеобразное испытание: с одной стороны, требуется преодолеть собственный страх, с другой – проверяются способности,  актуальные  для  воровского  промысла,  в  частности,  ловкость,  проявляемая  при совершении кражи либо ограбления; при этом последствия проявленной нерасторопности были, как правило, крайне плачевными.

Так,  например,  при  ограблении  спящего  банника (банник зачастую спит во время кражи. Кроме того, шапка не обязательно должна быть сорвана с его головы, вор просто должен быть осведомлен, когда раз в году банник кладет ее сушиться на каменку), ни  в  коем  случае  нельзя  было допустить,  чтобы  принесенная  с  собой  горящая  пасхальная  свеча  погасла, «...в  противном случае раздраженный дух ринется на несчастного человека со всем злорадством; последствиями такой  оплошности  обыкновенно  бывает  мучительная  смерть  злополучного  искателя фантастических  талисманов,  душа  же  его  сряду  низводится  в  адские  бездны  страшным обладателем  шапки»;
при  ограблении  черта необходимо было «...схватить шапку-невидимку и надеть ее на себя, стараясь, чтобы черт не схватил охотника первым, иначе, как говорили в народе: “Лишишься яйца и продашь Христа”»;
если человек успевал добежать до церкви, прежде чем банник проснется, он становился  обладателем  шапки-невидимки,  в  противном  случае  банник  мог  догнать  и  убить похитителя.

Кроме кражи и ограбления, приобрести шапку-невидимку у нечистой силы можно было и  в  обмен  на  черную  кошку  или  пасхальное  яйцо. 
Так,  в  Страстную субботу нужно было купить в церкви свечу, зажечь ее снизу, взять в правую руку, а в левую –яйцо, после чего пойти в хлев и похристоваться с домовым, отдав ему яйцо в обмен на шапку-невидимку. 
В  текстах  встречаются  также  примеры  получения  шапки-невидимки  в  подарок,  в  частности,  от  домового, обязательным условием при этом была особая благосклонность этого мифологического персонажа:

«Домовой кого  полюбит,  тому  может  подарить  шапку-невидимку».
Однако подобные представления вряд ли сопоставимы с образом профессионального вора.

Перед  смертью  владелец  шапки-невидимки должен  был  избавиться  от  волшебного  предмета,  возвратив  его  представителям  иного  мира: «...перед смертью надо бросить шапку в реку, чтобы черти взяли ее обратно».

Судя по текстам, вор мог получить невидимость и другими способами, например, добыв особую  косточку,  делающую  человека  невидимым.  Магический  атрибут  необходимо  было извлечь  из  тела  кота  (кошки),  реже – летучей  мыши.  Животное,  обладающее  искомой косточкой, нужно было умертвить.

Важнейший  мотив  текстов  о  поиске  папоротника –мотив  испытаний,  которым подвергает человека нечистая сила. По некоторым материалам, нечистая сила сама нуждается в цветке папоротника, как, впрочем, и разрыв-травы, чтобы быть невидимой для человека.

Нечисть пугает и отвлекает его по дороге в лес, во время ожидания и в момент цветения папоротника; на обратном пути она тоже не оставляет человека в покое: пытается заставить его оглянуться, заговорить, нарушив тем самым запреты, следствием чего  может  стать  бесследное  исчезновение  цветка,  а  также  безумие  и  даже  смерть  искателя этого магического атрибута.Чтобы  уберечься  от  происков  нечистой  силы,  применялись  различные  обереги. 

Так,  в частности, искатели волшебного цветка очерчивали магический круг; иногда это делали ножом, топором,  четверговой свечей,  рябиновой  палкой  или  остатком  первой  лучины,  горевшей накануне Нового года ( из этого круга можно было выйти, только когда цветок будет сорван, либо когда пропоют первые петухи); сидя в кругу, зажигали свечу, горевшую во время пасхальной заутрени; читали  Евангелие,  а  также  молитвы,  в  частности, «Да  воскреснет  Бог», произносили соответствующий  приговор: «Талант  Божий,  суд  Твой», либо,  наоборот,  сохраняли  молчание.

Встречается также упоминание о том, что тот, кто в купальскую ночь дожидается в лесу цветения папоротника, должен обязательно раздеться догола, т.е. лишиться всех атрибутов, свидетельствующих о его принадлежности к культуре и миру людей, «...иначе цветок не дастся в руки».

При добывании волшебного цветка необходимо было проявить качества, необходимые в воровском  промысле,  такие  как  выдержка,  внимательность  и  ловкость.  Так,  в  частности, дожидаясь цветения папоротника, необходимо было не обращать внимания на попытки нечисти запугать  и  прогнать  желающего  овладеть  магическим  предметом,  лечь  строго  внутри очерченного круга на спину и считать звезды.

Считалось, что как только цветок папоротника распустится, надо в ту же минуту его сорвать. Делалось это не только из опасения происков нечистой силы, но и потому, что можно просто-напросто не успеть завладеть папоротником: в большинстве текстов время его цветения ограничено  несколькими  минутами, либо упоминается, что распустившись, он тут же начинает перемещаться по лесу.

Чтобы  стать  невидимым,  цветок  нужно  было  положить  в  шапку, в рот, за щеку (из рукописного травника) или взять в руки. Для лучшей сохранности его рекомендовалось залепить воском.

Кроме  представлений  о  магических  свойствах  папоротника  и  сюжетов  о  добывании цветка этого растения, в традиции бытовали также и нарративы о дальнейшем использовании  его  в  воровском  промысле.  В  материалах  встретился  лишь  один подобный  сюжет,  содержащий  мотив  обнаружения  вора  по  его  тени,  остающейся  видимой  в момент совершения кражи:
«Рассказывают, что раз один мужик сумел принести такой цветок и стал  ходить  по  лавкам  и  торговцам,  брать  у  них  деньги  и  товары  и  никем  не  был  замечен. Особенно он часто стал ходить к одному и красть у него помногу. Тот стал это замечать, но никак  неможет  устеречь  вора,  и  вот  он  стал  рассказывать  об  этом  знакомым.  Один  из  них посоветовал  сидеть  у  лавки  и  смотреть,  не  будет  ли  тени.  Тот  так  и  сделал.  Вот,  видит  он, приближается человеческая тень и прокрадывается к двери. Торговец схватил нож и бросил в нее. Вдруг что-то упало, но что не было видно. Собралось множество народа все начали шарить по полу, ощупали человека, стали с него стаскивать одежду и когда сняли шапку, то увидели в ней  огненный  цветок;  в  то  же  время  и  мужик  стал  виден.  Оказалось,  что нож  попал  ему  в сердце,  и  он  был  мертв».

Тень, согласно славянским представлениям,рассматривается как неотъемлемая сущность человека и  фактически  как  его  двойник.  Но  в  отличие  от человека, который в норме может быть воспринят всеми органами чувств, тень воспринимается только визуально. Возможность визуального восприятия тени сохраняется и при применении магических  средств. 
Так,  цветок  папоротника  способен  воздействовать  на  самого  человека, придавая  ему  невидимость,  но,  по-видимому,  не  лишая  его  других  характеристик – акустических, обонятельных и др.;  при этом он не воздействует на его тень, обладающую лишь визуальной характеристикой. Обращает на себя внимание и тот факт, что при применении цветка папоротника физические ощущения «переводятся» на тень: пытаясь обезвредить вора, торговец бросает нож именно в тень, а не в ее владельца.

«Умение магическим путем менять местами свое тело и тень, “переводить” на тень  свои  физические  ощущения» является «...характерн[ой]  черт[ой]  восточнославянских  ведьмы  и колдуна: чтобы их обезвредить, нужно бить осиновым поленом по их тени. Если же ударить самого колдуна или ведьму, они не будут испытывать боли».

Кроме  вышеперечисленных  атрибутов,  обладают  свойством  делать человека невидимым разрыв-трава или ее огненные цветы. Это  свойство разрыв-травы второстепенно;  об  основной  ее  функции,  чрезвычайно  важной  для  воровского промысла см ниже.

Упоминается  в  материалах  и  трава невидимка. Судя по материалам травников XVII–XVIII вв., обрести невидимость можно было с помощью таких растений, как невидим, сухая  верба,  ерек,  а  также  волшебных  камней  из-под  растений ливакума и четверника.

Точно также воры вживляли волшебную траву в разрез на пальце: «Брошенную траву следует подобрать, взять из нее полоску и, разрезав палец, вложить ее в этот разрез,  завязать  палец  тряпкой  и  дать  ему  загоиться».

Еще одним вариантом было вживление разрыв-травы под ноготь: воры «...под ногтем вырезывают тело и вкладывают ее [траву спрыг] туда, оставляя для испарения отверстие». Одного прикосновения ладони или пальца свживленной в него разрыв-травойк замку было достаточно, чтобы он открылся либо разлетелся на куски.

Если волшебную траву не вживляли (существовали определенные правила обращения с не вживленной травой: рекомендовалось положить ее в «скляницу» или в воск; в противном случае она могла «уйти» ), то рекомендовалось просто приложить ее к замку, держа  в  руке. Приобрести  волшебную траву  нужно  было  самостоятельно. 

В  случае  если  траву  пытались купить, она теряла свои сверхъестественные свойства. Преодолеть  реальную  преграду  и открыть  любой  замок  можно  было и с  помощью лучины, зажженной с обоих концов, однако крестьяне «...остерега[лись] зажигать лучину таким образом»,  опасаясь  попасть  во  власть нечистой силы («чорт собирает не сгоревшие куски такой лучины и приступит к человеку, чтобы погубить его и взять его душу, которую он старается купить у человека») .
Кроме того, чтобы «...двери отвор[ились] сами собою», использовалась также рука покойника, которой следовало махнуть на дом жертвы. Здесь можно привести также польское поверье, согласно которому открыть любой замок можно было с помощью пальца убитого.

Еще  один  магический  атрибут –так  называемая «разрывная  кость». Способ  ее приобретения  идентичен  добыванию  воровской  косточки,  дарующей  его  обладателю невидимость:
«Верят, что в ночь на великий день Пасхи можно добыть разрывную кость (в роде разрыв-травы);  добывается  она  из  совершенно  черной,  без  одного  белого  волоска,  кошки, которую  варят  в  ночь  в  бане,  варит  человек  одиноко,  известным  образом  и  при  известных предосторожностях против многих искушений духа тьмы: поддаться искушению –значило бы отдать  себя  в  полную  власть  раздраженного  демона».

Согласно рукописной традиции XVIIIв., средство для отмыкания замков также можно было  изготовить  самому.  Для  этого  следовало  трижды  произнести  молитву на  открывание замков  над  смесьювоска,  лежавшего  на  трех  ивановских  росах,  мыла,  оставшегося  от обмывания покойника, и трех дождевых капель от первой в году грозы, снятых с третьей, если считать сверху, жерди загороди.

Для молитвы, сопровождающей изготовление волшебного средства, характерно обилие глаголов, обозначающих процесс  ослабления,  размыкания  и  разрушения  замка  либо  отдельных  его  частей,  которые  должны  треснуть, порваться (разорваться), ослабнуть, отомкнуться, развалиться, рассыпаться, отпасть, отлечь.

Крепость  замка,  изготовленного  из  железа,  должна  быть  нарушена,  поэтому  он  уподобляется  мягким, рассыпчатым материалам – воску, праху, пеплу: «...а ты предо мною буди, яко воск»; «...всякой замок, и заклепы, и залошки буди предо мною, аки прах и пепел».

Замок уподобляется также человеку, подчеркивается общность их происхождения («...и ты еси, железо и уклад, от земли сотворен, тако и аз, раб Божий имрек»), а для называния его частей употребляются наименования частейчеловеческого тела (жилы, суставы, сердце).

Причем, как и человек, замок должен испытывать соответствующие эмоции,  прежде  всего,  страх  смерти:
«...удрогни  твое  сердце  от  моей  десной  руки,  аки  от  булатныя  сабли»;
«...всякой замок и крепость твоя, от моего духу устрашись, и развались, и от руки  моей отомкнись, и меня всегда, аки смерть, страшись»;
«И как человек от смерти убоится, и сердце его устрашится, и уды его повянут, и  вся жилы  ево  ослабнут,  так и  ты,  всякой  замок,  от моей  руки  тресни и  розорвись».

Кроме «булатныя сабли» и «остробитнаго оружия» в качестве средства устрашения и разрушения упоминается также гром и молния. Обыгрываются в тексте и взаимосвязанные оппозиции старший/младший, власть/подчинение (повиновение):
«...и ты еси мне, рби, по крещению Господню меньшой брат, и меня,  рби, слушай и отмыкайся»;
«...а я, рби, над тобою власть, а ты предо мною буди, яко воск»;
«И как воскрес истинный Христос и сошел во ад сильнее, и адовы врата, и вереи, и замки, и заклепы сокруши и ничтоже ему, истинному Христу, не противно было, тако бы и мне, рби, и моей десной руки повинно буди всякое железо и уклад».

Последний пример интересен и тем, что в нем подчеркивается  безграничность  власти  и  силы  владеющего  волшебным  средством:  он  уподобляется  Христу, сошедшему в ад и сокрушившему там все запоры.

Кроме того, сам замок уподобляется покойнику, не владеющему собственным телом:
«И как мертвый человек отстал от сего белаго света и от пения церковнаго, и как душа его вышла из белаго тела, и как его суставы и жилы расступились и ослабли, и не владеет ничем, так и ты, всякои железо и уклад, и всякой замок, и заклеп, ничем не владел».

В тексте  упоминается, что замок должен открыться от прикосновения «десной руки» и дуновения:
«Аки говор на воды от ветра скоро погибнет, так и ты, всякой замок от моего духу отомкнись, и тресни, и отпади, и дух мой и слина даром не ляжет, и всякой замок прочь отляжет»; «И как дохнет дух Божий, и растает лед, и потекут воды, так и ты, всякой замок и крепость твоя, от моего духу устрашись, и развались».

В первом сравнении акцент делается на быстроту требуемого действия, во втором –на силу воздействующего.В комментариях к тексту содержится указание, что небольшую часть полученного средства необходимо было положить под ноготь безымянного пальца правой руки, три раза плюнуть на воск и на руку, замахнуться на замок и сказать: «Я твоя смерть» и дунуть на него.
В тексте подчеркивается также, что обладателю волшебного средства должен подчиняться любой замок в любое время: «...всякой замок явной и нутряной»; «в нове месяце, и в ветхе, и в полнее, и в перекрое в новцевом и ветховом по всякой день и по всякой час»

Е.Б.Смилянская отмечает, что в силу этого «Указа» «...верили и незадачливые искатели кладов, и грабители».
Этот ряд, по всей вероятности, можно дополнить и профессиональными ворами.Третьим  важным  моментом  для  воровского  ремесла  было  обеспечение  бездействия хозяев.  Нейтрализовать  их  можно  было  при  помощи  различных  предметов,  имеющих отношение  к  покойнику  или  к  погребению. 

Приводя примеры гомеопатической магии, можно отметить, что «вы можете с помощью костей мертвеца ли вообще всего, тронутого дыханием смерти, сделать людей слепыми, глухими и немыми, как покойник».

Как уже упоминалось, с помощью мертвецких атрибутов можно приобрести невидимость. Основной же функцией,  судя  по  текстам,  была  функция  нейтрализации  хозяев.  Считалось,  что  применение  мертвецких атрибутов позволяло «...воровать где угодно и что угодно без подозрений на вора» . 

Усыпление  жертв  может рассматриваться как эквивалент  невидимости  вора,  а  усыпительные  талисманы,  как  прообраз  талисманов  невидимости. Воровская  магия,  направленная  на  усыпление  людей  и  обретение  невидимости,  развилась  из представлений о смерти как о воре.

Механизм  воздействия  подобных  предметов основан на уподоблении непробудного сна смерти. Особенно распространенными являются сюжеты о свече из человеческого сала: «Когда скоропостижно  умрет  здоровый,  толстый  человек,  воры,  ночью,  вырывши  его  из  могилы, вырезывают из него сало, вытапливают из него свечку, с нею работают в полной уверенности, что хозяева будут спать непробудным сном».

У русин такой свечой служила берцовая кость мертвеца, из которой вынимался мозг. В полость кости заливалось сало, которое следовало поджечь . Также наиболее действенной считалась свеча, изготовленная из жира не рожденного ребенка, извлеченного из утробы матери. Чтобы усыпить хозяев, необходимо было зажечь  свечу  в  доме  жертвы. Кроме того, с той же целью использовались рука мертвеца или его палец, с которыми необходимо было обойти спящего человека или дом жертвы. 

«Считается,  что  если  сонного  обвести  рукою мертвеца,  то  человек  спит  непробудным,  мертвым  сном.  На  этом  основании,  воры  нашивали  с  собою  руку мертвеца, и вломившись тихонько в избу, усыпляли этою рукою, по убеждению своему, тех, кого хотели обокрасть».

Приводятся сведения, что это должна быть рука маленькой девочки, три дня пролежавшей в могиле.  Рукой  мертвеца  или  костью,  извлеченной  из  руки,  достаточно  было  помахать  над спящим человеком, чтобы он не  услышал  никакого шума; рекомендовалось также положить руку мертвеца на спящую жертву, чтобы она не проснулась.

Использовались и кости из пальцев мертвеца, которые клали под голову спящему.Чтобы  погрузить  жертву  в  непробудный  сон,  можно  было  положить  на  нее  зубы покойника .  Русины  усыпляли обитателей дома,играя на флейте, изготовленной из ножной кости мертвеца.

По представлениям славян, воры подбрасывали над домом жертвы «...кость покойника", говоря с едким сарказмом: “Пусть эти людипроснутся не раньше, чем эта кость”».

Особой  силой  наделялись  мертвецкие  атрибуты  этнически  и конфессионально  чужих. Так,  упоминается  об  одном  из  судебных  дел, по которомубыли  осуждены  трое крестьян,  разрывших  могилу  и  отрезавших  рукумертвому  еврейскому  ребенку.  Согласно  заявлению  помещика,  крестьяне  планировали  его ограбить, предварительно усыпив с помощью этой руки.

По-видимому, практика разграбления могил для добывания мертвецких атрибутов хоть и не была  достаточно  распространенной,  но  все  же  имела  место  в  различных  местностях. В периодических  изданиях  можно  найти  примеры  сообщений  о  разграблении  могил  для добывания мертвецких атрибутов и о судебных делах по этому поводу.

Также  имело  место  представление,  что  воры  специально  для  добывания  мертвецких атрибутов убивают людей. Сообщения о подобных убийствах нередко появлялись в периодической печати. В Польше в XVI–XVIIвв. проводились судебные процессы, на которых разбирались дела об  убийстве беременных женщин для изготовления свечи из жира еще не рожденного ребенка.

В Европе убийства  беременных  женщин  были  основаны, кроме поверья о воровской свече, усыпляющей жертву, на том представлении, что, съев куски из девяти сердец не рожденных мальчиков, можно безнаказанно совершать преступления, обретая сверхъестественные способности –невидимость, способность летать и вскрывать все замки.

Для  того  чтобы  нейтрализовать  хозяев,  использовались самые разнообразные  предметы,  связанные  с  покойником.  Так,  нужно  трижды обойти дом будущей жертвы с метлой, которой заметали дом после выноса гроба, чтобы хозяева заснули мертвым сном. Бытовало поверье, согласно которому  нужно  было  с  этой  целью  внести  в  дом  свечу,  которую  держал  в  руках  покойник. Согласно  другому поверью, необходимо было зажечь свечу, изготовленную из воскового креста, побывавшего в руках умершего ребенка, в доме жертвы и положить руку покойного на окно.

Особое  значение  придавалось мертвецким  атрибутам «нечистых» покойников.  Так,  весьма  эффективным  средством  нейтрализации хозяев  считалось «...обнесени[е] песку из могилы самоубийцы и сыпани[е] оного в западной стороне; однакож, кто  и  тогда  не  спит,  уже  не  заснет, и  средство  сие  будет  не  действительно» . 

Песок  с  могилы «нечистого» покойника  помогает  в данном случае в нечистом промысле, а рассыпание его в западной стороне тоже символично, так как запад устойчиво ассоциируется с иным миром. В рукописной традиции встречается пример,  когда  уподобление сна смерти связано  с использованием в воровской магической практике растения гроб. Так, чтобы хозяева уснулии не услышали прихода вора, рекомендовалось обойти дом с этой травой. После такого обхода «...ис того дому, что есть, можно все брать». Считалось, что эта трава, похожая на журавлиный горох,  растет  при  больших  межах. 

Искать  ее  рекомендовалось  в  ночь  на  Рождество  Иоанна Предтечи.  Судебно-следственные  материалы XVIIIв.  подтверждают,  что  рукописи, содержащие подобные рекомендации, имели хождение в уголовной среде.

В современных записях способность усыплять хозяев приписывается уже не самим ворам, а колдунье, которую воры берут с собой на промысел:
«Вот было так. Видить –хто багатый, нада б яво как-та абваравать. Ну вот, я бяру калдунью и лашадей, там –ня адин я. И вот едим в какую-то дяревню,мы знаим, в какую. И вот ана [колдунья] сидить там в сарае, зажжен свечка –и вот ана там, шшо там делаит? Все [хозяева] засыпають, а в этат мамент аны [воры]  все  аббирают» .

Еще  одно  средство,  обеспечивавшее  вору невозможность  разоблачения  во  избежание расплаты за совершенное преступление, известно только по материалам травника рубежа XVIII–XIX веков. 

Это  растение тайник,  в  названии  которого  прослеживается  прямая  связь  с приписываемыми  ему  магическими  свойствами:
«Тайник  ростет  близ  черных  лесов  по опушкам, ростом в локоть, по одиначьке и по две, лист тонок, мелок, продолговат, язычьком от корни и до верху, цвет желт, а половина цвету синь, такожде и листья, кои близ цвету, наверху коньчики жолтинькия, корень. Пригодна тем, кои воруют, и естьли что где украдут, оную траву кладут на ту краденную вещь, то никакой воржея не может узнать, хто украл. А естьли жа с собою оную траву оне носют, то никто их ворами назвать не может».

Сходная идея об отсутствии расплаты за совершенное преступление, в том числе и воровство, содержится  в тексте о хелидонии.

Данная  превентивная  мера  приобретает  особую  актуальность  в  контексте  целого  арсенала магических приемов, широко используемых для распознавания вора. Согласно материалам устной традиции, существовали также средства, обеспечивающие вору неуловимость. С этой целью использовалась веревка висельника, а такжекусочек лапки черепахи, вшитый в правую руку.  Удачу  в  воровском  промысле  обеспечивали  и  другие  атрибуты,  однакоконкретное  их назначение не всегда можно проследить.Так, для успешного занятия воровством использовали кольцо, снятое с руки покойника.

Формулировка  «для  успешного  занятия  воровством»  является  достаточно  общей  и  расплывчатой,  однако  в фольклорных сюжетах есть упоминания о более конкретной функции кольца, снятого с покойника.

В частности, перстень  мертвеца  как  талисман  невидимости  фигурирует  в  русской  сказке  «Бурза  Волович». Однако  здесь  необходимо  отметить,  что  для  сказки  функция  кольца  как  средства, обеспечивающего  исчезновение,  нетипична,  основной  его  функцией  является  идентификация  персонажа, а  в качестве  предметных  реалий,  обеспечивающих  невидимость,  фигурируют  шапка-невидимка, плащ  и  кафтан.

Для успеха в кражах использовали и наговоренную ворожеей просфору. Упоминается также  случай, когда полицейские чины, нашедшие в Ярославле палец, по-видимому, чтобы не расследовать убийство, списали все на распространенное суеверие:  якобы  «...палец потерян вором, который носил  его с собою для счастья».

Мертвецкие атрибуты, в частности, части тела покойного, чаще всего использовались для нейтрализации хозяев, однако встречаются и упоминания об их способности обеспечивать невидимость и открывать замки и запоры.

Таким  образом,  предметы,  обладающие  магическими  свойствами,  можно  разделить  на следующие группы.

Во-первых, это растения, названия которых во многих случаях соотносятся с приписываемой им функцией. Преобладают в этой группе растения с функцией преодоления реальной преграды (разрыв-трава, лом, ломоцвет, спрыг или спрык, прыгун или скакун, замок, клин-трава,  гремучая  трава,  железняк, цветок  или  семя  папоротника;  подобная  функция характерна и для целогоряда растений, известныхпо материалам рукописной традиции). Известны также растения, обеспечивающие невидимость (цветок или семя папоротника, разрыв-трава(ее  огненные  цветы),  горох,  пророщенный  через  убитую  ящерицу,  трава невидимка; по материалам более ранней рукописной традиции –невидим, сухая верба, ерек).

Только  рукописи  содержат  сведения  о  растениях,  обеспечивающих  способность  быть неслышимым  (жог),  нейтрализацию  хозяев  (гроб) и  невозможность  разоблачения  вора (тайник).

И  рукописной,  и  устной  традиции  известны  растения,  которые  обеспечивают возможность магически воздействовать на собак так, чтобы они не лаяли (гнида, деряпка; корни подлесника, серпухи, плоды чертополоха).

Ко второй группе относятся части тела или субстанции (изготовленные из них предметы) умерщвленного или мертвого человека (плода человека) или животного.

Они обеспечивали либо нейтрализацию хозяев (рука, палец, кости пальцев, кость руки, зубы, свеча, изготовленная из жира (сала) или из берцовой кости, в полость которой заливалось расплавленное сало; флейта, изготовленная из кости ноги), либо невидимость (свеча, изготовленная из жира, жилы, кость черного  кота,  кость  летучей  мыши),  либо  неуловимость  (кусочек  лапки  черепахи),  либо способность открывать замки и запоры (рука, кость черного кота), либо успех в краже (палец).

В-третьих, это прочие предметы.
К ним относятся объекты живой и неживой природы –яйца  волшебной  птицы невiдзiм,  камень  (это  должен  быть камень,  принесенный  вороном  для  того,  чтобы  освободить  своих  птенцов,  или же камень из-под ливакума и четверника) и песок с могилы самоубийцы, некоторые культурные  артефакты –шапка,  игральная  карта,  лучина,  наговоренная  просфора,  а  также мертвецкие  атрибуты –веревка  висельника,  кольцо,  снятое  с  руки  покойника,  свеча  или восковой крест  (из  него  впоследствии  изготавливается  свеча),  которые  были  у  покойника  в руках;  по  материалам  рукописной  традиции – изготовленная  вором  наговоренная  смесь  из воска, мыла, оставшегося от обмывания покойника, и трех дождевых капель от первой в году грозы.

Преобладают  в  этой  группе  предметы,  которые  обеспечивают  невидимость  (яйца, камень, шапка, игральная карта); есть также предметы, направленные на нейтрализацию хозяев (песок,  свеча),  преодоление  преграды  (лучина,  кость  черного  кота,  наговоренная  смесь), обеспечение  неуловимости  (веревка  висельника)  и  успех  в  краже  (кольцо,  наговоренная просфора).

Кроме св.Николая, воры обращаются с молитвой к св.Иоанну Воину, испрашивая у него  благословления  своему  предприятию,  а  также  служат  молебен  и после удачно совершенного воровства ставят свечу перед иконой святого Меркурия.

По-видимому,  Иоанн  Воин  покровительствовал также  разбойникам, есть упоминание  о  том,  что икона  святого,  хранящаяся  в  тульском  Успенском  соборе,  по  преданию,  была  отобрана «начальством» у разбойников.

Функциональной заменой Иоанна Воина, являлся, например, в Костромской губернии, св.Иван Встречный, названный так потому, что «...как только вор украдет  что-нибудь,  днем  или  ночью,  навстречу  ему  всегда  выходит  Иван  Встречный.  Так  как  образа  Ивана Встречного нет ни в одной церкви, то свечи ему ставят перед образом всех святых».

При  этом  считалось,  что «...молитва,  обращенная  к  святому  Иоанну  Воину может  помочь  только  при простом воровстве», а не при святотатстве.

Но вряд ли в данном случае является верным мнение, рассматривающее подобную тактику как пережиток языческих времен, когда воровство считалось «...подвигом, достойным  похвалы».  Скорее  всего,  речь  идет  просто  о  стремлении заручиться  поддержкой  высшей  силы  вне  зависимости  от  того,  дьявольская  эта  сила  или божественная.

В материалах также отмечается, что в случае святотатства молитва обращается к Богу
(обращение к Богу упоминается и в связи с простым воровством:
«Як отце зберуться йихать красты, уносять свичу, засвитять, поставлють на покути у фонарыку, Богу помоляться, вси стануть, собираються и йидуть; свичку погасять, обматають и з собою беруть») как высшей инстанции, дающей санкцию на совершение церковной кражи,  а  в  случае  кражи «...риз[ы]  или  ценн[ых] украшен[ий]  с  образа,  находящегося  в  церкви, молитва  обращается  к  святому, изображенному на образе;  у него испрашивается позволение снять ризу или  украшения, ему обещается дар».

Зачастую в сюжетах о краже ризы с иконы мотиву молитвы предшествует мотив невозможности совершения кражи без обращения к Богу или святому, изображенному на иконе, и обещания дара в обмен на предоставленную возможность совершить святотатство: «Сколько ни старался вор, он не мог отделить ризу от образа, и это удалось ему  сделать  только  после  молитвы,  обращенной  к  святому  Николаю,  и  обещания  поставить  ему  полупудовую свечу». 

Для  данного  текста  характерен  пассивный  вариант  сопротивления  святого,  но  оно могло быть и активным: «...они [воры] начали обдирать украшения с иконы Божьей Матери; та стала бить их по лицу и по рукам. Воры испугались и обратились к Богу с такою молитвою: “Господи, допусти нас взять украшения; за это мы на Светлое Христово Воскресение в этой же церкви перед иконою каждого святого обещаемся поставить по  рублевой  свече”. Сопротивление  иконы  прекратилось» . 

Обращает  на  себя  внимание  тот  факт,  что  даже  в  вариантах  пассивного  сопротивления  святой, изображенный  на  иконе,  мыслится  как  реально  присутствующий  при  краже  олицетворенный  персонаж,  над которым совершается насилие, недаром зачастую при описании случаев подобного святотатства фигурирует слово «ограбление». После обращенной к Богу или святому молитвы отношения между преступником и жертвой (в данном случае Богом  или  святым)  переходят  на  стадию  отношений,  основанных  на  категории  обмена. 

Дальнейшее  развитие подобных сюжетов представлено двумя основными вариантами, связанными с реализацией разных идей.

Первый вариант  предусматривает  невозможность  вернуть  отношения  в  разряд  нормативных,  т.к.  выполнение  договора изначально  связано  с  совершением  греховного  поступка:  вору  лишь  делается  определенная  уступка  в  виде возможности  совершить  кражу  и  отсрочка  разоблачения,  которое  происходит  при  выполнении  обещания  и  за которым следует наказание: «Воры сняли  украшения и затем, верные своему слову,  в обещанный день  явились опять в церковь и начали расставлять свечи.

Стоявший во время кражи на молитве человек раньше передал об их обещании  местному  священнику;  тот  велел  за  ними  следить.  Начали  их  спрашивать,  почему  они  ставят  такое большое  количество  дорогих  свечей;  если  по  обещанию,  то  по  какому  случаю  дано.  Воры  запутались  в объяснениях и наконец сознались и были преданы суду. Итак, укрыться в этом случае нет никакой возможности»; «Когда вор, исполняя свой обет, принес в церковь полупудовую свечу, его схватили, и он был наказан».

Наказание в данном случае мыслится как неотвратимое вне зависимости от достигнутой, казалось бы, договоренности с Богом и выполнения обещания.

Второй вариант связан с реализацией идеи о возможности договорных отношений, финал при этом может быть как  благоприятным,  так  и  неблагоприятным  в  зависимости  от  исполнения  условий  договора. 

Вариант благоприятного  исхода:
«Обнищавший  купец,  подойдя  вцеркви  к  иконе  святой Богородицы, просил Богородицу дать ему утварь, находящуюся на иконе. Однажды, войдя в церковь, он увидел, что утварь лежит перед иконой, он взял ее разбогател и затем вдвое богаче украсил икону».

Церковная  кража  в этом  сюжете  фактически  трансформируется  в  акт  передачи  собственности  с  молчаливого согласия  сакрального  персонажа,  при  этом  предполагаемый  обмен  в  итоге  становится  выигрышным,  поскольку возмещение перекрывает убытки.

Неисполнение условий долгового договораможет расцениваться как кража и приводит к наказанию: «Три года икона Божьей матери была ободрана и тем не менее она всем оказывала себя в ризе; дело в том, что она дала свою золотую  ризу  мужику  взаймы  на  три  года;  срок  прошел,  мужик  ризы  не  принес,  и  Богородица  оказала  себя окраденною,  и  мужика  засудили». 

См.  также  отказ  от выполнения  обещания,  повлекший  за  собой  наказание,  в  случае  кражи  меда: «Бог  и  вор,  не сдержавший слова: вор просит у Бога помощи и обещает ему воск, если доберется до чужой колоды пчел; Бог помогает ему взобраться на дерево, но в колоде не оказывается меда –только воск; вор не берет воска и при спуске разбивается».

Наказание может и не последовать в случае возмещения убытков даже и при явном  факте  кражи:  (сюжет  «Риза  с  иконы  выручила»):  «...купец  терпит  кораблекрушение  и  становится бедняком; молит в церкви икону Божьей матери о помощи и, не дождавшись ее, крадет и продает серебряный оклад иконы; на вырученные деньги торгует, становится богаче, чем прежде, вспоминает о Божьей матери и тайно меняет на ее иконе оклад; прихожане и поп удивляются чудесному обновлению иконы».

В этом сюжете также  присутствует  мотив  обращения  к  Богородице  с  молитвой,  но  содержанием  молитвы  является  просьба  о помощи, а кража выступает как ответная реплика на игнорирование молитвы.Необходимо отметить, что первый вариант с явной морализаторской установкой более соответствует церковно-дидактическому дискурсу, тогда как второй восприимчив к народно-правовым представлениям, согласно которым соблюдение  условий  договора  и  возмещение  убытка  устраняет  конфликтную  ситуацию  и  не  предполагает дальнейших репрессивных мер.

Здесь можно вспомнить также эпизод из романа Н.С.Лескова «Соборяне», описывающий попытку отставного солдата представить кражу как дар святого, помогающего по молитве в затруднительном материальном положении: «...какой-то  отставной  солдат,  притаясь  в  уголке  Покровской  церкви,  снял  венец  с  чудотворной  иконы  Иоанна Воина  и,  будучи  взят  с  тем  венцом  в  доме  своем,  объяснил,  что  он  этого  венца  не  крал,  а  что,  жалуясь  на необеспеченность отставного русского воина, молил сего святого воинственника пособить ему в его бедности, а святой, якобы вняв сему, проговорил: “Я их за это накажу в будущем веке, а тебе на вот покуда это”, и с сими участливыми  словами  снял  будто  бы  своею  рукой  с  головы  оный  драгоценный  венец  и  промолвил: “Возьми”»

Кроме молитв, обращенных к святым, использовались также заговоры. Отметим, что воровских заговоров в материалах гораздо меньше по сравнению с заговорами, используемыми крестьянами против воров, скорее всего, в силу того обстоятельства, что их фиксация представляла определенную трудность для собирателей

Такие заговоры могли быть как устными, так и письменными (их находили, в частности, при поимке и обыске воров).

Для обеспечения удачи в воровском промысле использовались традиционные заговоры «в  дорогу», позволяющие  провести  параллель  между  процессом  совершения воровства  и преодолением преград в пути:

«Во имя Отца и Сына и св. Духа. Аминь. Иду я, раб Божий, во мрачный путь и дорогу мою; навстречу мне сам Господь Иисус Христос грядет из прекрасного рая,  опирается золотым  посохом,  в  золотом  святом  кресте,  на  правой стороне  у  меня  Мать Божия,  Пресвятая  Богородица,  с  ангелами,  архангелами,  серафимами  и  со  всеми  небесными силами; с левой стороны моей архангел Гавриил, надо мною Михаил архангел; сзади меня, раба Божия,  Илья  Пророк  на  огненной  колеснице,  он  стреляет,  очищает  дорогу,  меня  закрывает св. Духом  и  животворящим  крестом  Господним.  Замок  Богоматери,  Петра  и  Павла  ключ. Аминь».

Одним  из  важнейших  элементов  заговора  является своеобразное  воздействие  на пространство,  причем  моделирование  защищенного  пространства  осуществляется  как  по горизонтали (по четырем сторонам света), так и по вертикали (сверху).

Фигура вора при этом помещается  в  центр  вербально  созданного замкнутого  (не  случаен  образ  замка  и  ключа) пространства,  хранителями  границ  которого  выступают  Иисус  Христос,  Богородица,  ангелы, архангелы и святые, а также Святой Дух и крест. Отметим, что один из персонажей – Илья Пророк – выполняет  не  только  функцию  защитника,  но  и  помощника –«стреляет,  очищает дорогу».

Метафора пути и путника, со всех сторон защищенного от опасности, является весьма продуктивной при совершении воровства. Связь образа вора или разбойника и категории пути можно проиллюстрировать также загадкой о дороге:

«Кабы встал молодец, я бы до неба достал; кабы  руки  да  ноги,  я  бы  вора  связал,  кабы  рот  да  глаза,  я  бы  все  рассказал».

Здесь же можно отметить, что покровитель воров – святой Николай –являлся,  в  том  числе,  и  покровителем  путешественников,  и  вообще  всех  тех,  кто  связан  с категорией пути.

Явную  связь  с  уголовной  средой  обнаруживают такие специфические заговоры, как оберегающие от злых собак или «чтобы войти  в  чужой  дом  незамеченным». 

Так, черный,  воровской заговор XVIII в.,  произносимый  с  целью «войти  в  чужой  дом  незамеченным», направлен  на нейтрализацию  хозяев.  Он  содержит  обращение  к  нечистойсиле  и  мотив  сна –смерти, характерный для магических действий, способствующих нейтрализации жертв воровства:

«Как мертвыя в земле и по земле спят, заглушены и задушены, очьми не видят и ушми не слышат, так же  и  вы  [Падшая  сила,  Сотонины  угодники,  Сотонины  послуживцы],  заглушите  и  задушите всех: дому хозяина и хозяйку, и детей ево малых младенцев, гостей приходячих, и умахивайте их куньими хвостами, и укачивайте, как мати качает детя в колыбели».

Считалось, что вор, забравшись в огород, не сможет выйти за пределы такой ограды –его будет держать неведомая сила. В  лечебнике  1732г.,  найденном  при  обыске  у  крестьянина-старообрядца,  пропущено  упоминание  о  каком-то предмете, который следовало воткнуть над дверью, чтобы вор не смог покинуть  дом:
«Аще что тать  украдет в хоромине, за которыми дверми выдет –и ты над теми воткни (?), никакой не уйдет»

Общей  идеей,  на которой  основано  применение  мертвецких предметов  и  уподобление вора покойнику, является значение невозможности передвижений, привязки к определенному локусу. Границу,  способную  нейтрализовать  и  поймать  вора,  можно  было  создать  с  помощью первых  объектов  или  отходов,  которым  приписывались  магические  свойства:
«При  ткацкой работе падает на пол “пухлик". Выпряденная из “пухлика”нитка хранит следующую силу: если обвести ниткой дверь клети, попавший туда вор не выйдет, пока хозяин, или кто-нибудь из домашних не снимет нитки»;  при  закладке  дома под  все  четыре  угла  клали «...по “жмени”первой муки (мука сама по себе имела охранительные свойства, делая охраняемое пространство неуязвимым для опасности, исходящейот воров), смолотой на новой мельнице, или-же в новых “жёрнах”. Если в такой  дом  когда-нибудь  заберется  вор,  то  он  не  выйдет  оттуда,  пока  не  выручит  хозяин.

Нейтрализовать  источник  опасности  можно  было,  заставив  вора  (части  его  тела) окаменеть или одеревенеть:
«Стой, злой, стой час, бревном стой, недвигайся, не приближайся ([преступник]  Будет  все  слышать,видеть,  но  не  сможет  двигаться)»; «...кто едет –проедет, кто идет –пройдет, грабитель во двор зайдет –не дойдет: ноги одеревенеют, руки окаменеют». 

Мотив пригвождения к определенному локусу прослеживается также в текстах, уподобляющих вора огненному столбу: «...на показанное место пчелы скоти похитителя моего имущества поставить как  огнены  столбы  стоят  посреди  середокрестной  дороги  земного шара. Мотив  пригвождения  вора  к  месту  преступления  или  ограничения  его  передвижений встречается  и  в  сюжетах  о  воровстве  у  колдуна  и  ведьмы.  Считалось,  что  ведьма,  колдун  и  вообще «знающий» человек  обладают  способностью «морочить»,

их  собственность  нельзя  украсть, поскольку  вор не  сможет  уйти с места кражи, пока владелец его не отпустит:  он не сможет двигаться либо будет ходить по кругу (как  вариант:  будет  бродить,  не  находя  дороги  домой), нося на спине украденный предмет.

Нельзя  было  обокрасть  и  богача,  у  которого  живет «скарбнык» (имеется в виду дух-обогатитель): 
«При  попытке украсть что-нибудь неведомая сила ставит вора столбняком у украденного предмета –и держит  его  там  до  тех  пор,  пока  явится  сам  хозяин».

Невозможность  кражи  связывалась  со  знанием  соответствующих  заговоров  и совершением  определенных  ритуалов:
«Забравшись  в  чужой  горох,  можно  есть  его,  сколько угодно, но нужно остерегаться брать стручья с собою, потому что иные хозяева заговаривают горох, и легко может случиться, что алчник простоит здесь до тех пор, пока хозяева не придут на  выручку»;

«Между  прочим,  существующий  в  данной  местности  лес, известный  под  названием “Проклятого”, получил [название] именно от того, что вокруг него производился крестный ход, после  которого  было  объявлено  владельцем: “Кто  без  спросу  взойдет  в  этот  лес  и  станет собирать в нем грибы, ягоды орехи или рубить в нем деревья, тот не выйдет из этого леса”.
Народ поверил этому и назвал лес “Проклятым”».

Показательно, что мотив «пригвождения» вора к месту преступления характерен и для текстов, иллюстрирующихцерковные поучения:
«В другой раз некоторые злые люди забрались в  сад  преподобного. Набравши  два  мешка  яблоков,  они  хотели  уйти,  но  какая-то невидимая  сила  приковала  их  к  месту.  Они простояли  двое суток.  Понявши,  что  это сделалось в наказание им по молитве преподобного, они начали кричать, умоляя преподобного Григория отпустить их и обещаясь вперед не делать ничего подобного. Преподобный явился, обличил  их,  взял  с  них  клятвенное  обещание  жить  честным  трудом  и  отпустил.  И  эти исправились и до своей смерти работали в Печерском монастыре» .

Особое» знание  и  сила,  имеющая  иную, Божественную  природу,  приписывается  в подобных текстах людям, наделенным святостью и Божьей благодатью. Коррелятом магических действий и заговоров, имеющих с точки зрения церкви «нечистую», греховную природу, в этих текстах  является  молитва,  апеллирующая  к  Богу. 
Таким  образом,  магия  в  этих  текстах «подменяется» религией,  а  лишение  вора  способности  двигаться  рассматривается  как  чудо, совершенное  святым.  Функция  этого  чуда –инициировать  вора  к  покаянию  и  искуплению своего греха честным трудом на благо ближнего: пойманный вор обретает шанс изменить свою судьбу.

Если народные тексты являются в большинстве случаев практической рекомендацией к совершению  магических  действий  апотропеического  характера,  а  также  иллюстрируют сверхъестественные способности колдунов и возможности магии, предостерегая от совершения воровства  из  опасения  поимки  и  наказания,  то  церковная  литература,  включающая  мотив показательного  чуда,  выполняет,  прежде  всего,  назидательную  функцию,  предостерегая  от совершения греховных поступков и инициируя к искуплению греха.
Былички и бывальщины также могут выполнять дидактическую функцию и содержать мотив  раскаяния,  однако  эта  функция  редко  выходит  на  первый  план:
«Вот  так, –говорит [бабка], –нельзя лазать по чужим огородам, портить чужое добро! И они [парни с девушками, которые  украли  у бабки подсолнухи] стали просить  у нее прощения, что больше никогда не будут  лазить  по  чужим  огородам,  чужое  добро  портить»;
«Он приходит  утром-то, хозяин-то, тот [вор] ему: –Извините, –гыт, –меня! В жизни больше этим делом не займусь! –Но,положь. Иди да запомни».

Мотив  пригвождениявора  к  месту  преступления  встречается  и  в  сказочном  сюжете
«Прощеный  вор»,  который  также  включает  мотив  раскаяния: вор  ворует  плоды  с единственного дерева старика; нищие в благодарность за гостеприимство обнаруживают вора, он не может сойти с дерева, раскаивается, старик прощает его.

Итак, вор может быть ограничен в передвижениях в рамках определенного локуса вплоть до  пригвождения  к  месту  преступления.  В  ряде  случаев  при  пригвождении  он  полностью лишается  возможности  двигаться.  Акустическое  и  визуальное  восприятие  при  этом,  как правило, сохраняется. Однако существуют ритуалы, направленные и на нарушение сенсорики. В них применяются, в частности, мертвецкие атрибуты.
Так, палкой, которая использовалась для измерения при изготовлении гроба, необходимо было обмерить свой огород, сказав при этом:
«Как покойник не видит, так и вор не увидит". И вор,  если  зайдет  во  двор,  не  сможет  оттуда  выйти,  только  хозяин  сможет  его  вывести». 
В  некоторых заговорных текстах упоминается о нарушении как моторики, так и сенсорики: «...кто едет –проедет,  кто  идет –пройдет,  грабитель  во  двор  зайдет –не  дойдет:  ноги  одеревенеют,  руки окаменеют,  глаза  потемнеют».

Более  пространный  список  святых  содержится  в  одном  из  заговоров:
«Спаситель  и святый  Изосим  и Саватий  Харлампий  у  Ласи  Фрол  и  Лавер  Симон  и  Зелот  Петр  и  Павел Ефремий и Трифон Глеб Борис. Припадаю умоляю станьте у помощ рабу Божому (имя) сколько звезд на небе или листу на древе».

Относительно этого достаточно пространного списка святых можно сделать лишь некоторые комментарии. В связи  с  тем,  что  заговоре  упоминается  об  охране  пасеки,  не  случайным  оказывается  введение  в  текст  заговора святых Зосимы и Савватия, которые в восточнославянской традиции считаются покровителями пчеловодства.
Включение святого Власия и святых Фрола и Лавра обусловлено, вероятнее всего, тем, что они являлись покровителями скота: Власий считался патроном рогатого скота, Флор и Лавр – лошадей.

Кроме того, на Украине в качестве покровителя скота выступает также святой Харлампий. В данном случае возможна  контаминация  этого  святого  с  образом  св.Власия,  дни  памяти  которых отмечаются друг за другом: день св. Харлампия –10 февраля по старому стилю, а день св. Власия –11 февраля.

Возможно, не случайно и упоминание в заговоре парных святых – Зосимы и  Савватия, Фрола и Лавра, Петра и Павла, Бориса и Глеба; даже Симон Зилот «раздваивается». Скорее всего, это связано с представлением  о  числе  два,  которое  актуализуется  в  контексте хозяйственной магии.

Упоминаются в заговорах и святые Макар и Никита: «За тремя дверями, за  четырьмя  углами  есть  у  меня  два  стража, Макар  и  Никита».

На акциональном уровне заместить потенциальную опасность можно было с помощью освященных предметов. Так, поляки приписывали освященным в праздник Божьего Тела веткам «пальмы» хранить  дом  от  воров.  В  качестве  оберега  использовали также  ромашку: «...иметь  над  дверями  изб,  чуланов  и  клетей  ромашку  (растение) –воры никогда не придут».

Название «ромашка» является общим для нескольких видов растений,которые могут иметь отличительные признаки, поэтому сложно судить, какой их них актуализуется в данной ситуации (возможно, в случае с ромашкой проявляется значение отгона. Так, один из видов этого растения, Maruta Cotula, характеризуется  неприятным  запахом  и называется  собачьей  или  песьей  ромашкой. С другой стороны, в Полесье ромашку наряду с другими травами принято было освящать в церкви, а затем украшать ею дом и двор.

В этом случае актуализуются уже другие качества ромашки, которые срабатывают в рамках модели «замещение». Кроме того, обезопасить себя от воров можно было, если носить на поясе подсолнечник (роль  при  использовании  подсолнечника  в  качестве  оберега  играет  его солярная  символика и имеет  место  замещение  потенциальной  опасности  предметом,  имеющим, благодаря связи с солнцем, сакральную сущность), сорванный в августе.

Кроме действий, предпринимаемых самими хозяевами по охране и сбережению своего имущества, эффективной считалась и помощь домового: «По ночам он [домовой] осматривает хозяйство, сторожит дом от воров». Он может заранее предупредить хозяев о  готовящемся  покушении  на  их  имущество: «”Дедушко-суседушко”(домовой) дает знать заранее  о краже –маленькими синими и перебегающими огоньками в нежилых помещениях  хором»

«Клетник дух (вариантом домового),  оберегающий  клеть  и,  в  случае  опасности  от  огня  и  вора,  будто являющийся хозяину во сне, а иногда и наяву в темноте с огненными глазами». 

Подобные  сюжеты  содержатся  и  в  современных  записях.  Так, текущая  в  доме  с  потолка  вода интерпретируется  как  предупреждение  домового  о  краже  в  магазине,  где  работает  родственница  информанта; домовой ударом в бок предупреждает спящего человека о ворах, пытающихся забраться в квартиру; Cенник [домовой,  живущий  в  сенях] стуком  предупреждает  хозяйку  о краже и спугивает воров ; домовой велит получше спрятать деньги, чтобы не украли.

Домовой  может  поспособствовать  и  возвращению  украденного: «...в  случае кражи хозяйского добра домовой идет в дом к вору и воет там в переднем углу, пока вор не вернет  краденое».

Здесь  можно  упомянуть также об  обращении  за  помощью  к домовому  ворожеи  при  поиске вора. Функции  домашнего покровителя приписываются также черной собаке, черной кошке и черному петуху: считается, что они спасают дом от грозы и вора.

Т.о., среди оберегов, сохраняющих имущество от воров, особую актуальность имеют  магические приемы и тексты со значением окружения, преграждения, нанесения удара, уничтожения, нейтрализации, отгона и замещения опасности; единичные  тексты  связаны  с  моделями  апотропеизации  и  укрывания;  не  встречаются  в рассмотренных  материалах  обереги  со  значением  разграничения  и  контакта. 

Большинство  магических  приемов  и  текстов  способствуют  предотвращению  кражи, однако  встречаются  также и приемы, направленные  на нейтрализацию  и поимку  вора,  попытавшегося  совершить  кражу. 
Для  этой  цели  создавалась символическая граница, неприступная с внутренней стороны.

Кроме того, наблюдается обилие текстов,  так  или  иначе  связанных  со  значением  неподвижности или ограниченности в передвижениях. Так, вор мог уподобляться  покойнику, не имеющему способности передвигаться или видеть (в случаях, где актуализуется понятие границы, он передвигается, но в  рамках  определенного локуса;  ослепление вора также  связывается  с  ограниченностью  в передвижениях),  либо  он    или  части его тела  (руки,  ноги) уподобляются  объекту неживой природы (дереву,  бревну, камню, огненному столбу), также  лишенному этой способности. Кроме  того,  значение  неподвижности  характерно и для  текстов,  связанных  с  нанесением носителю опасности предупредительного удара.

Приметы вора знахарь мог назвать, бросив в реку стружки или в огонь бересту, сделав какие-то знаки на лучинках. Кроме того, разложив карты или бобы, ворожея могла назвать не только цвет волос похитителя, но и направление его местожительства

Один из самых распространенных способов идентификации вора –гадание с решетом. Использование  решета  было  обусловлено  его  символикой:  решето  считалось  своеобразным каналом  связи  с  потусторонним  миром,  через  него  можно  было  получить  желаемую информацию.

Все  способы  гадания  сводятся  к  двум  основным  видам:  знаковым  считалось  либо движение (остановка) решета при перечислении имен (примет) подозреваемых, либо увиденный в нем образ.  Так, считалось, что «похитителя  мелкой вещи можно узнать следующим образом.
Раскрытые ножницы втыкаются острыми концами в решетную раму, а противоположные концы их, под кольцами, держатся в висячем положении мизинцами  правых  рук,  такими  лицами,  кои  явно  непричастны  к  пропаже. //Участие в гадании  лиц, заведомо не относящихся  к категории подозреваемых, было обязательным  условием, обеспечивающим  эффективность  гадания: «Приглашают  в  свидетели  двух  посторонних  человек.  Эти  свидетели ставят концы ножниц на своих средних пальцах»//,  лучше  всего –детей, при чем хозяин пропажи раздельно произносит имена подозреваемых.

Как-только будет произнесено имя действительного виновника, решето слегка уклонится в сторону, тогда-как оно будет  совершенно  покойным  при  других  именах»
Схожий  вариант : гадающий  в  присутствии  ворожеи  устанавливал решето на указательном пальце, вытягивал руку в сторону и начинал перечислять имена подозреваемых, наблюдая за поведением решета).

Решето использовалось также  в  более  сложном  ритуале, предполагавшем  обязательное  участие  подозреваемых  в  воровстве  и  использование  таких сакральных атрибутов, как икона и хлеб. Знахарь ставил на стол хлеб, на него – икону. Когда подозреваемые поочередно по вызову знахаря подходили к столу и смотрели на икону, «как бы присягая», присутствующие следили  за  поведением  решета,  которое  держал  на  ножницах знахарь: если оно качнется в сторону подозреваемого, он виновен, в противоположную сторону –непричастен  к  преступлению. 

Подобные  обрядовые  практики зачастую оказываются достаточно близки обычно-правовому ритуалу клятвы (божбы), однако основное их отличие состоит в отсутствии словесной формулы с апелляцией к Богу, которая произносилась подозреваемым.

В  одном  из  гаданий  с  решетом использовалась  икона  Божьей  Матери, к которой  обращались с  просьбой подать  знак  при перечислении имен  подозреваемых  в  воровстве:
«На  стол  кладут  решето,  а  в  решето  ставят икону  Богородицы  и  начинают  приговаривать: “Матушка  пресв.Богородица  Владимирская, Федоровская,Смоленская,  Тихвинская...(и  т.д.  все,  какие  известны  гадающему, перечисляются), укажи мне вора. Не такой-то-ли (имя) вор?” Когда назовут имя похитившего, решето  с  иконой  повернется  само  на  столе  полоборота». 

Перечисление ликов Богородицы, по-видимому, должно было усилить магический эффект ритуала. В  некоторых  случаях  результатом  гадания  с  решетом  становилось  выявление  примет вора: «ворожейка начинает причитывать: “Белый украл? Черный украл? Рыжий украл? Седой украл?” При каждом  вопросе  замечают:  не  завертелось  ли  решето?  Если  решето завертелось при  вопросе: белый  украл? —то  похититель  есть  белый  человек.  После  чего начинается толкование, что этот белый имеет такие-то приметы. Само собою разумеется, что описание примет делается со слов приходящих или производится сообразно обстоятельствам и времени».

В  вышеописанных  случаях  знаковым  считался  поворот решета. В других текстах как знак интерпретируется остановка подвешенного к ножницам на нитке  вертящегося  решета. В некоторых местностях считалось, что гадать с решетом могут только замужние женщины.

Существовало также представление, что вора можно «высмотреть» в решете: в частности, сербы верили, что в случае кражи следует позвать цыгана, который, глядяв решето, «увидит» вора.Функциональным аналогом решета мог выступать Псалтирь и ключ:

«Оригинальный способ известен под именем “связать всех святых”. Он состоит  в  следующем.  Берется  псалтырь,  втыкается  в  нее  ключ  так,  чтобы  кольцом  торчал наружу, и чтобы он не выпал  из псалтыри, если взяться за него, последнюю, т.е. псалтырь, скручивают веревкой. Затем, хозяин украденной вещи вешает за кольцо ключа на палец руки псалтырь и произносит имена тех лиц, на которых падает подозрение. Когда хозяин произнесет имя вора, то псалтырь так сильно повернется на пальце, что последний ощущает чувство боли. Таким образом, вор найден, но если желательно, чтобы украденную вещь он не унес далее, а оставил ее там, где ее застали в момент гадания, то для этого существует особый специальный псалом, который следует прочесть после первого гадания три раза».

В  одном  из  вариантов  данного  гадания  отмечается, что  ключ  должен  быть  вложен  не наугад, а между листами книги, на которых напечатан определенный псалом. Этот же псалом по другой книге читает во время ритуала один из гадающих, в то время как второй раскачивает на  весу Псалтирь, держа ее за ключ. Если  во  время  чтения  книга  сорвется  с  пальца,  это трактуется как знак невиновности подозреваемого.

В схожем ритуале при гадании рекомендуется читать «...псалом “Бог  богов,  Господь  глагола, и призва  землю  от  восток  сонца  до  запад”».

Иногда в  ритуале использовалась книга и нож: «...ворожея  берет  псалтирь, перелистывает его  и  бьет  ножом  в  средину  каждого  листа, как  будто  ищет  указания  для обличения; потом она останавливается, смотрит нароковую страницу и указывает: “вот он, а вот другой,и он здесь, а спрятался”.

Если после такого обряда ворожея указывает на человека и он не сознается, то обязан присягнуть в своей невиновности перед иконой Ивана Воина».

Достаточно  распространенным  способом  идентификации  вора было также  гадание  на воде, считавшейся стандартным  каналом  связи  с  потусторонним  миром.  В  одном тексте  отмечается, что при  идентификации вора посредством гадания на воде ему можно было и отомстить, например, проткнув пальцем глаз, т.е. в ходе одного ритуала можно было достичь при желании двух целей.

Совершать этот ритуал могли лишь люди, обладающие особым знанием; гадание имело четкую временную приуроченность: по воде гадали либо в четверг, либо в понедельник.  Приметы  вора знахарь мог назвать, посмотрев  в  чашку с водой.

Аналогом  воды  могло  выступать  зеркало. Считалось, что увидеть облик вора можно было с помощью зеркала, которое ворожея три ночи подряд опускала в могилу, произнося при этом имя Господа, а когда вынимала зеркало из могилы, произносила имя дьявола:
«За то уже в таком зеркале всегда увидишь лицо, которое совершило кражу».

Но были более сложные  ритуалы, предусматривающие участие подозреваемых в воровстве: «Там, где случилось похищение, собирают подозрительных людей,  призывают  грамотного,  пишут  имя  каждого  на  особенных  лоскутках,  ставят  на  стол огромную  чашку  с  водою.  Ворожея  берет  записки  и  бросает  по  одной  в  воду.  Чья  именная бумажка выпрыгнет из воды, тот признается виноватым».

В отличие от  гадания  с  решетом,  где или  подозреваемые присутствуют, или их имена  произносятся,  в данном ритуале  использование записок с именами  подозреваемых отнюдь  не  исключает  их присутствия и позволяет наглядно предъявить подозреваемым «доказательства» их вины.

Для выявления виновного использовалось также гадание  с «черной» курицей, когда «при пропаже чего-нибудь ловили курицу, намазывали ее дегтем и сажали в сенях, говоря, что она обдерет вора, предполагалось, что вор ее не тронет и по тому можно узнать его».

Определить вора помогало также поведение белого петуха: он должен был либо вскочить на голову преступника, либо пропеть передним,  по поведению  которой  судили  о  виновности/невиновности  подозреваемых,  присутствующих  во время гадания: «В семействе, где случилось похищение, всегда подозревают многих, особенно в деревнях.  Там  правых  и  виноватых  сбирают  вечером  в  одну  избу,  тушат  огонь  и  впускают курицу, осыпанную сажею. Курица, обходя правых, прикасается к ним; но подходя к вору, будто кричит, бежит прочь и не подпускаетего к себе. В этом случае все правые, по необходимости,окрашиваются сажею; один только похититель не удостоивается этой почести. Потом вносят огонь и смотрят: кто окрашен сажею и кто нет? Если есть человек, свободный от этого, то он признается виноватым"