Какого роста демоны?
(Опрос информантов Сибири)

1.
Есть две основных стратегии конструирования мифологического образа. В первом случае демон — это бесплотный призрак, который дает о себе знать сигналами акустическими (звуки) и тактильными (прикосновения), реже — обонятельными (запах) и температурными (жар / холод) и, в силу своей нематериальной природы, не имеет внешнего облика:

[Душу умершего можно увидеть?] Там нечего видеть. Она же становится призраком (галлюцинацией, «пустой видимостью» [А что такое "Хий"1?] Призрак («пустая видимость»). Ничего там нет. Тела у него нет (Биетэй юм байхгүй – букв. ‘нет ничего телесного’). [Человек может увидеть демона шулмаса?] Нет, это «пустая видимость» [Лханаажав, 21.08. 2007].

Кроме того, «зрительная непредставимость» духа может быть понята и как его невидимость, объясняемая по-разному: «природой вещей», нежеланием показываться людям,кроме «особо избранных»2, или даже «историческими» причинами: «В старину духи шаманов открыто ходили, говорят, и от этого обычая, из-за того, что человек умел побеждать их, — невидимыми стали» [Попов 1937: 59-62].

Во втором случае природа демона опознается именно через наличие у него внешнего облика и вообще «телесности» (огромная физическая сила, умение быстро бегать, сексуальная активность, способность к регенерации отрубленных частей тела и т.д.). «Естественно-биологическая» природа таких персонажей, представляющихся вполне материальными существами, находится в согласии с возможностью их физического уничтожения (либо, напротив, с их неуязвимостью).

По своим размерам подобные демоны могут быть как равными человеку, так и сильно от него отличающимися, т.е. карликами или великанами. Следует заметить, что размеры противоестественные относятся почти исключительно к антропоморфным персонажам, зооморфный облик уже сам по себе предполагает «естественный» размер животного — крупного или маленького. Иными словами, если демон в виде человекоподобного великана или, чаще, карлика есть своего рода «норма», то зверь-гигант (змей, черепаха, бык и пр.) является данностью почти исключительно мифологической древности и сказочно-эпической картины мира, причем случай противоположный — демон в образе зверя-карлика, кажется, вообще не встречается или чрезвычайно редок.

Поэтому зооморфные персонажи актуальной мифологии скорее имеют вид обычных животных — как правило, мелких (уж, ласка, кошка и т.п.), тогда как фигуры антропоморфные могут отклоняться от нормы, в большинстве случаев — в меньшую сторону.

Великаны более характерны для мифов о «древних временах» (первозданные гиганты, впоследствии исчезнувшие с лица земли), а также для сказки и (особенно) для эпоса (великаны-людоеды, зачастую имеющие к женщинам человеческого мира особое пристрастие — скорее сексуальное, чем гастрономическое).

Впрочем, гигантом иногда представляется локальный дух-хозяин3, но чаще рост духа оказывается соразмерным подведомственному ему природному объекту.

Скажем, среди обозначений русского лешего активна группа эвфемизмов, характеризующих его огромные размеры: большак, дядя большой, долгий, долгий дядюшка, вершный, однако в описании лесного хозяина часто не только говорится о его высоком росте4, но и подчеркивается, что он именно «ростом с лес», с высокое дерево, «выше леса»5. При этом леший равен окружающим деревьям только в лесу (Видит — большой человек на Пахоту идет, в лес, выше сосен-то человек) — на мелколесье он уменьшается до высоты кустарника, на поле ростом сравнивается с травой, а подойдя к человеку становится соизмеримым с ним (Лесовик идет — метра три, с лесу; высокий такой старичок, борода длинна. Ближе стал подходить, все меньше, меньше, меньше. Как вот этот, человек нормальный).

Таким образом, рост лешего корректируется в зависимости от размеров того, с чем (или с кем ) рядом он находится — соседствующий объект словно бы задает предел высоты, до которой способен увеличиться дух. Он достигает головой потолка в комнате6, вырастает до размеров строения снаружи дома7 и становится ростом с дерево, дойдя до леса: Незнакомый человек <...> начинает молча отходить и становится выше леса; Человек в месячную ночь смотрит в окно. Видит идущего зятя. <...> «Зять», пройдя через двор и огород, становится огромным (выше леса) человеком; кстати, последний пример демонстрирует еще один аспект способности «лесного хозяина» к мимикрии (может показываться людям в образе родственника или знакомого).

2.
Значительно чаще персонажи низшей мифологии представляются очень маленькими существами, например, водяные духи — русалки, которые «плавают в яичных скорлупах» [Потебня 1989: 502], или древнеирландские «водяные демоны» (luchorpan ~ lupraccan [Шкунаев 1991: 269]), о маленьком росте которых говорит семантика морфологических компонентов данного слова (lu ‘нечто маленькое’, corp ‘тело’, уменьшительный суффикс —an)9, а также сюжетный контекст одного из их наиболее ранних упоминаний в литературе (сага «Приключения Фергуса, сына Лейте», XI в.):

Там уснули они у самой воды. Вдруг напали на короля водяные демоны, отняли у него меч и унесли Фергуса из колесницы. Донесли они его до моря, и очнулся король, когда коснулись воды его ноги. Тогда стряхнул он сон и  ухватил  трех  демонов  —  по  одному  в  каждую 
руку  и  еще  одного  прижал  к  груди. «Жизнь за жизнь!» — «Исполните прежде три моих желания», — ответил Фергус [Шкунаев 1991: 171].

Согласно записям быличек и поверий, в облике маленького человечка часто появляется и домовой:

Женщина переносит в сумке домового со старой квартиры на новую. «Ее муж видел [его] и сказал, что х о з я и н  д о м а  б ы в а е т  м а л е н ь к о г о  роста,  в о л о с а т ый» [Хусаинова 2010: 26]. Сижу я, спину к печке жму.  З а ш е л  в о т  т а к о й  маленький 
мужичок,  н е м н о г о  от пола, и говорит: «Через три дня война кончится». <...> Это домовой был, наверно [Чер., No 74]. У сестры доць, с повети10 спущатся, видит: в красных сапожках, в красной шубейке старицок спущается. <...>  В е д ь маленький,  с  бородой  [Чер., No 78]. И вот мы там с подружкой сидим <...> выглинули — и вот э т о т  маленькый  ч и л а в е ч и к, — так мы с печки с ней летели, до самава её дома летели...[Сафронов2009: 17].

Особая разновидность «мелких демонов» — вредоносные «духи-паразиты», обитающие внутри человеческого тела, либо на его поверхности. Такова икота (пошибка), которая вселяется в людей, «залетая в рот мухой или маленьким червячком, — этого можно не заметить. <...> В результате успешного лечения больная родит какую-нибудь неприятную мелкую тварь — типа лягушки или крысы» [Никитина 1996: 12], или шева в демонологии коми, «которую обычно человек ощущает у себя под кожей в виде мышонка или птички» [Сидоров 1928: 78; Дмитриева 1988: 90], или тувинский бук, который«имеет облик “чего-то маленького” — человечка, мыши, облачка дыма. Он цепляется к телу человека в подмышечных впадинах, на стопах ног, на шее» [Пименова 2007: 87-88]. Призраки в виде «маленьких черных людей» мучили синьцзянского казаха, который стал лунатиком в результате сглаза в детском возрасте [Архипова, Грязев, Докторхан, Цветкова 2009].

По словам бурятского шамана из Северной Монголии, злые духи — маленькие [Гурээ, 16.08.2008], ему вторит русская крестьянка из Архангельской области: чертёнки <...> такиенебольшие [Н.А. Антуфьева]. Впрочем, «маленький рост» духа предполагает разные масштабы его оценки, которые могут быть разделены на две группы: «масштаб карликов» и «масштаблилипутов» (это — преобладающие типы, есть много промежуточных форм, не говоря уж об отчетливо не выраженных случаях, которых большинство). Критерием для данного разделения является, естественно, не абсолютная «шкала размеров», а возможность /невозможность соотнесения роста духа с ростом реального человека.

В первом случае подобное соотнесение возможно, причем образцом, видимо, является рост маленького ребенка. Так, пытаясь определить рост духа, информанты отмеряют ладонью расстояние от полуметра до метра от пола11 [Гурээ, 16.08.2008; Н.А. Антуфьева]; ср.:У всех синие короткие штанки, красные рубашечки<...> как маленькие человечки, пятьдесят-семьдесят сантиметров [Чер., No 343]. В этом плане не случайно сравнение духов именно с детьми:Из-за печки выходит вот так человек, как ребенок ростом[Чер., No 73]; Он [домовой Федя] с меня [пятилетнего мальчика] ростом... [Ильина 2010: 53], духи (пари) туркменского шамана Солтана были «величиной с ребенка» [Басилов, Ниязклычев1975: 135]. Очевидно, пропорциями детского тела объясняется и отмечаемая иногда «большеголовость» домового (голова с подойник или вот с чугун. Глаза вот так большущие[Чер., No 73]). По наблюдению С.Е. Никитиной [1996: 12], икота, сама себя называющая «икоточкой», не употребляющая местоимения «я» и говорящая от третьего лица, имитирует речевое поведение ребенка.

Встречается, однако, и более полное уподобление (скажем, вид ребенка иногда имеет монгольский хозяин очага Галын бурхан12), что соответствует также происхождению некоторых духов: «Изредка некрещеные дети функционально могут сближаться с классом демонических помощников, находящиеся в услужении у колдуна и выполняющие его приказы. Этот мотив можно считать уникальным для Полесья <...> Персонажи этого класса — польский kłobukили latawiec, сербский мацић, карпатский хованец происходят из выкидышей, мертворожденных или умерших некрещеными детей» [Левкиевская 2009: 8–9; 1996: 202]. По предположению М.Н. Хангалова [1958: 333-334], душа скончавшегося ребенка в демонологии бурят становится специфически детским духом, именуемым  ада.

Сноски***

1)Хий – ‘воздух, дыхание; пустой, бессодержательный’, үзэгдэл ‘видимость’.
2) Шаман может видеть хозяев обо, в какой одежде. Когда шаман читает призывания, он призывает местных хозяев, и видит их, кто пришел. Простые люди их видят редко. У местных обо хозяев не видят [Цыренжапова, 20.08.2009].
3) Например: «Некоторые из монголов молились Манихану (Maniqan), богу лесов и звериной ловли. Народные поверья представляют его  ч е л о в е к о м  о г р о м н о г о  роста. Он владеет не только лесами, но и животными, обитающими в них». (Банзаров, 1955).
4) «[Человек] караулит лошадей. Прямо на него идет человек огромного роста».
5) «Человек вечером едет на лошади мимо леса. Из леса выходит мужик выше леса»; «Человек вечером у лесавидит “беса” выше леса»; «Женщина видит в огороде шагающего огромного (выше леса) человека; видит идущего по лесу огромного человека (выше леса)» [Коз., Наз., А.II.4.1].
6) «Ребенок ночью докучает матери. Она ругается: “Леший бы тебя забрал!” В избе появляется высокий (до потолка) мужик» [Коз., Наз., Б.III.1]
7) «Заходит в избу мужик: “Ну-ка, Дарька, налей пива”. Кто-то до дозаумился выйти за им — а он выше охлупня» (бревно на гребне крыши) [Синица 2010: 46]
8) Отсюда, вероятно, берет свое начало центральная тема фантастического романа Ст. Лема «Солярис» (1961).
10) Поветь — нежилая пристройка к деревенскому дому, помещение под навесом в крестьянском дворе, навес над таким помещением.
11) Это, кстати, примерно соответствует и росту взрослых карликов (рождающимися вследствиеопределенных генетических мутаций).
12) Говорят, что хозяин огня — ребенок трех лет [Моонон, 12.08.2008; Батсух, 03).

Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/knigi-i-statbi/128/kakogo-rosta-demony/4306/

Показательно, что в последнем случае рассказчик встречается с демонической процессией в лесной избушке, хозяевами которой они по-видимому и являются — как в сюжете  г е р о йв  л е с н о м  д о ме [Неклюдов 2010а: 109–112]; ср. «Белоснежка», где хозяева лесного жилища — гномы. В «Повести о купце» (XVII в.) есть такой эпизод:

И были они как раз уж посреди леса на поляне. А на той поляне стоит превеликий двор, в котором живут разбойники. Едва те разбойники увидели купца, что едет к ним, то все вышли из дому вон и спрятались в другой постройке, замышляя их сонными погубить, когда лягут спать. <...> И едва наступила полночь, разбойники стали совещаться между собой в амбаре, желая их погубить. Слуга, слыша тот их разговор, поднялся, взял клещи и стал у притолоки дверей. И когда разбойники один по одному стали из амбара выходить, он хватал каждого клещами за голову и шею и сдавливал их до крови... передавил всех до смертии, положив трупы в амбаре, запер их [Дмитриева, Понырко 1986: 313].

Безотносительно к тому, что имеется в виду под «притолокой» — верхняя горизонтальная перемычка дверной коробки или ее стоячий боковой брус — операция, которую проделал слуга, была возможна только в том случае, если сами «разбойники» были карликового роста,да и «амбар» соответствовал их размерам21.

3.
Вернемся к «маленьким». По отношению к своему демоническому помощнику хозяин имеет определенный круг обязательств, невыполнение которых грозит серьезными неприятностями (разорением, пожаром) и даже гибелью. Это прежде всего регулярное кормление духа, что опять-таки является весьма архаической чертой22:

Сядет есть, а она по три ложки под стол. <...> Кормила она их [Чер., No 341]. Их, солдатиков, кормить надо. Так же едят, как люди, — они все кушают [Чер., No 343]. [Бес] заставлял её, чтоб она ему есть варила... [Запорожец 2012]. Трижды в неделю кормил [чёрта Каспера] молоком от черной коровы [Виноградова 2012].

Другой обязанностью (в сущности, вытекающей из основной функции «помощников») является необходимость непрерывно давать демонам какую-нибудь работу23, чтобы гасить их постоянную (и потенциально разрушительную) активность. В народных рассказах такая работа часто описывается как невыполнимая по определению и заведомо бессмысленная, чтосовпадает с устойчивыми формами сказочных трудных (~ непосильных) поручений
(перебрать  кучу  зерна,  с в и т ь  в е р е в к у  и з  песка,  сосчитать хвою в лесу  и т.п.):

Им работу дают, какую хошь. Кидают работу, чтоб больше была. А не дашь работу, они тебя затерющат, жива не будешь [Чер., No 341]. Им работы-то надо давать. Одна семя льнянно на двор выбросит: «Подберитевсе!» Или пеньки в лесу считать, или веревки из песка вьют. Не дать работы, они шалят. Бывало, ночью пол выбран, все раскубырят, утром все как есть [Чер., No 340]. Я их в лес пошлю, они ходят, хвою считают. Им надо работу давать. А как надо, я их позову...

Согласно христианской интерпретации данных поверий, установление отношений с духом-помощником расценивается как договор с дьяволом, о чем, в частности, упоминает папа Иоанн XXII в своей булле «Super illius specula» (20-х годы XIV в.): люди приносят жертвы дьяволу, молятся ему, изготовляют картины, зеркала и кольца, а также бутылки, кудачудодейственным образом вгоняют дьявола, с которым они заключили союз.

К вогнанным дьяволам эти люди обращаются с разными вопросами и умоляют их о помощи [Лозинский 1991: 43]; ср.: «черт Каспер» из упомянутых следственных дел содержался в сосуде, а «дух Филипп» — в специальной коробке [Виноградова 2012]. Тема получает соответствующую разработку в устных и книжных легендах, например: «Был в Госларе школьный учитель, выучившийся магическому искусству Фауста-чародея, а вернее Фауста-лиходея, и научился он заклинаниями загонять дьявола в бутылку».

Здесь — прямая аналогия со сказочным чудесным предметом, в котором сидит дух, служащий обладателю этого предмета, как, впрочем, и с бутылкой (торбой, табакеркой и т.д.), в которой заключен дух (демон, смерть), напротив, представляющий собой нейтрализованную беду. Мотив известен и шаманским преданиям — в частности, якутским (дух оспы пойман в бутылку [Эргис 1960: No 198], дух болезни пойман шаманом в горшок [Виташевский 1890: 40-48]) и бурятским (духи заперты всосуде [Агапитов, Хангалов 1958], чертей собирают в тулун24, лама их сжигает [Доржиев, 22.08.09]). Таким образом, победа над демоном достигается в результате заключения его в некую ёмкость.  Д у х  в  бутылке; Дув., XV.9. Л о в у ш к а  д л я  д у ха], что логически представляет собой форму, «перевернутую» по отношению к магическому вызыванию духа-помощника из бутылки (ларца, мешка и т.д.). Их совмещение обыгрывается в сюжете  ч е р т  в  м е ш ке: герой не только спасается, показав глупому демону зеркало в мешке (и выдав его собственное отражение за другого ранее пойманного духа), но и заставляет работать на себя (и обогащать себя), угрожая в противном случае посадить в мешок; напомним, кстати, что зеркало названо в булле папы Иоанна XXII как одно из возможных вместилищ дьявола. Таким образом, «вместилище» словно бы дублируется, создавая эффект «матрешки» (в мешке зеркало, в зеркале дух).

Чтобы после смерти не попасть в ад, от «исполнителя желаний» надлежит избавиться еще до истечения жизненного срока25. В русской традиции опасность, проистекающая от обладания «маленькими», истолковывается либо как угроза гибели («А то б тебя сегодня не было». Они б ее задавили, либо, напротив, как невозможность «нормальной» смерти (Тут один у нас умирал, никто не берет у него сотрудников. Они метают его с крыльца, не давают они умереть, сотрудники-ти; последний случай относится к более широкому кругу представлений о тяжелой смерти колдуна, не передавшего свои магические силы другому. Обратим внимание на эти отношения дополнительности антонимов (у д а в и т ь  —  не
дать  у м е р е ть), чередующихся в одной и той же позиции27.

Технология сбывания «помощников» прежним обладателем и их обретения новым хозяином (обычно нечаянного обретения) сводится к подбрасыванию некой «хорошей вещи», на самом деле заселенной прилипчивыми демонами:

Ей их («маленьких») надо было сдать. Она другой женщине корову продала, а та к ней приходит потом и говорит: «Я у вас купила коровушку, а она со двора-то к вам бежит». Та достает палочку из-за трубы и дает гнать корову. Палочка така с узорами: ей нужно маленьких сдать, а маленькие-то на палочке. <...> Чтоб их сдать, в поле хорошую вещь вынесут и скажут: «Стерегите». Если кто возьмет, ее маленькие к нему перейдут. Есть платки кладут на родник. Раз платок взяла, так и примешь маленьких. На платок их кладут, платок свернутый как следоват. Раз тетенька пришла на родник, а там шалинка нова с ки-стями лежит. Она ее взяла, так потом <...> уж сама не своя стала, черная вся. <...> ее и научили, чтоб она шалинку снесла назад.

***Сноски:

21) А вот инвертированная версия того же эпизода (разбойники, видимо, обычного человеческого роста, а чудесный помощник — «мужичок-кулачок — сам с ноготок, борода с локоток»): «Вот пошли они в лес, а в том лесу стоял дом, а дом тот был разбойничий. Кулачок убил и разбойников и атамана и запер их в одной комнате...» [Аф., No 202].
22) «Если огню не подносить сладкого, печенья, он ждет и надеется. Говорят, “хозяин огня ждет и хочет” (горьдох). <...> Выходят из юрты и обязательно подносят лучшую часть пищи. Если не поднести, хозяин ждет»[Моонон, 12.08.2008]. «Старик из хоймора (Хойморын хүгшэн) имел вид человечка, хранился под шкафами и прочим. Ему ставили еду и питье, например, чашку со сметаной, он ее съедал. В одну семью (айл) взяли невестку. Было лето. Невестка в чужих местах осталась дома. “Когда будешь гнать водку в котле, одну чашку поставь под шкафчик для посуды”, — сказали ей. Невестка осталась дома, стала варить водку и поставила одну чашку с водкой под шкафчик. Когда она посмотрела туда, то чашка оказалась пустой, без водки. Она удивилась— кто же выпил водку? Еще одну чашку с водкой поставила. Снова она опустела. Стала она смотреть. Вдруг появился один маленький бурхан (бог, дух) и сел нагнувшись...» [Юмжав, 14.08.2008].
23) Этот мотив использован А.С. Пушкиным в его «Сцене из Фауста» (1825): «ФАУСТ: Сокройся, адское творенье! / Беги от взора моего! / МЕФИСТОФЕЛЬ: Изволь. Задай лишь мне задачу: / Без дела, знаешь, от тебя / Не смею отлучаться я — / Я даром времени не трачу» [Пушкин 1956]
24) Тулун — кожаный мешок.
25) На этой коллизии построены, например, сюжеты повести Бальзака «Шагреневая кожа» (1831) и рассказа Стивенсона «Дьявольская бутылка» (1891).
26) Вспомним о судьбе Фауста, по преданию, удавленного дьяволом [Легенда... 1958].
27) В сущности, оба они использованы в сюжете «Фауста»: сначала дьявол дарит ему вторую молодость («не дает умереть»), а затем утаскивает в ад («губит») или по крайней мере собирается сделать это.

Сказанное относится и к другой возможной ипостаси духа — мухе, в виде которой он появляется или с которой он сравнивается. Муха также напрямую связана с демоническим миром (владыкой насекомых-паразитов, блох и мух в первую очередь, является Вельзевул [Riegler 1929/1930: 1631-1632]), причем в свиту дьявола она входит вместе с мышью (см., например, в «Фаусте» Гете [стк. 1516–1518]: «Мефистофель: Повелитель крыс и  м ы ш ей34,м ух, лягушек, клопов, вшей, приказывает тебе вылезти сюда...»). Однако речь опять-таки должна идти о принадлежности мухи не только к инфернальной сфере, но и к классу существ, которых уместно обозначить как «наименьшие из возможных».

Собственно, в тот же класс входят практически все объекты, с которыми сравнивается илиформу которых принимают «маленькие» (~ уменьшающиеся до предельно малых размеров) духи. Эта мифологическая семантика имеет богатую разработку в сказочной фантастике:

Как только уснула королевна, птичка-малиновка обернулась  мухою,вылетела из золотой клетки, ударилась об пол и сделалась добрым молодцем. <...> «Постой, — говорит нечистый, — я тебе помогу». Подскочил к солдату, ударил его по щеке и оборотил 
булавкою, а сам сделался  м ы ш к ою, схватил булавку в зубы, прокрался во дворец, нашел волшебную книгу и воткнул в нее булавку [Аф., No 236].

Обратим внимание на наличие булавки в этой цепи превращений — также «наименьшего из возможных» объектов, но уже в мире вещей. По человеческим меркам к данному классу будут относится, с одной стороны, дети («маленькие люди»), а с другой, некоторые части тела, расцениваемые как минимальные (л о к о ть,  л а д о н ь / к у л ак,  п а л ец, ноготь); вспомним сказочно-эпических персонажей («мальчик-мизинчик», «человек величиною с локоть», «старик-гадатель величиной с палец», «мужичок-кулачок — сам с ноготок, борода с локоток» и пр.); ср. в лирической песне: «Мой ребенок величиной с палец...» (Эрхых чэнээн хүүгымэнь... [Бураев 1961: 177]). Семантически эта метафора, как показывает сравнительный материал, очень недалека от метаморфозы, «мальчик-с-пальчик» может оказаться не просто крошечным ребенком, но и действительно  пальцем, п р е в р а т и в ш и м с я  в  ч е л о в е ка:

Жили старик со старухой; у них была только одна корова; старик зарезал ее, чтоб иметь мясо для варева; отрезывая кость, он  н е ч а я н н о  о т с е к  с е б е  палец; 
старуха  з а в е р н у л а  о т р у б л е н н ы й  п а л е ц  в  з а я ч ь ю  ш к у р к у  и заткнула в юрте за уну против дверей (на месте, где обыкновенно вешается главный онгон).  П а л е ц  о б р а т и л с я  в  р е б е н к а  и заплакал; старуха хотела его взять, но он выскочил и начал бегать по юрте. Поймали его и накормили молоком; в ночьон вырос так, что заячья шкурка уже недостаточно его покрывала... [Потанин 1883)].
Здесь появление чудесного героя представлено как прогрессия:  п а л е ц  —  ребенок—
юноша. Аналогичным образом построен эпизод возвращения в человеческое тело легендарного кетского шамана Дога:

Дог тоже вернулся, м у х о й  ч е р е з  д ы м о в о е  о т в е р с т и е  в  ч у м  заскочил, на берестяную подстилку в передней части чума сел. Муха жужжит.  Л ю д и  с н а р у ж и  с л ы ш а т  ж у ж ж а н и е  м у хи. <...>  Ж е н а  Д о г а  д о г а д а л а с ь,  ч т о  м у ж  в е р н у л ся. Люди слышат слова,  п о х о ж и е  н а  д е т с к и й  л е п ет. Они тихонько берестяную дверь откинули, вошли, сколько их было. Дог шаманить начинает,  с н а ч а л а  н а  м а л е н ь к о г о  р е б е н к а  похож,  п о т о м  р а с т ет.  Долго жил,  стал 
говорить [Алексеенко 2001].

«Оживание» описывается как появление героя в виде  м у х и  (которую люди слышат, ноне видят), его вырастание  в  р е б е н к а  (наличие которого угадывается лишь по звуку детского голоса)и, наконец,  в о  взрослого,  обретающего способность говорить. Таким образом, перед нами опять-таки возрастающая последовательность: ж у ж ж а щ а я 
муха  —  л е п е ч у щ и й  р е б е н о к  —  г о в о р я щ и й  ш а м ан; обратим вниманиена педалирование акустических проявлений персонажа, обгоняющих (и замещающих) визуальные. В этом плане показательно, «что перед тем, как икота войдет в человека, последний  с л ы ш и т  ж у ж ж а н и е  мухи».

Собственно, манифестацией икоты является практически исключительно голос, говорящий или «ухающий» («голос беса» [Никитина 1996]), она словно бы и не имеет плоти — за вычетом эпизодов своего заселения и изгнания. Однако и тогда ее воплощением является некое «исчезающее малое» существо, вроде мухи, мошки, червячка, мыши и т.п., которое в свою очередь, в силу его незаметности, может быть приравнено к «невидимому».
Сходную прогрессию (но уже в волшебно-сказочной разработке) можно проиллюстрировать, скажем, эпизодом из «Книги тысячи и одной ночи», где исходной формой является не муха, а мышь:

...и ифрит вылез из чашки с водой, в образе  м ы ши, и пискнул: «Зик!» — «Что это такое?» — спросил горбун. И  м ы ш ь  с т а л а  р а с т и  и  с д е л а л а с ь  к о т о м  и промяукала: «Мяу мяу!», ив ы р о с л а  е щё,  и  с т а л а  с о б а к о й  и пролаяла: «Вaу, вау!» И, увидев это, конюх испугался и закричал: «Вон, несчастный!» Но  с о б а к а  в ы р о с л а  и  р а з д у л а с ь  и  п р е в р а т и л а с ь  в  о с л а  — и заревела и крикнула ему в лицо: «Хак, хак!» И конюх испугался и закричал: «Ко мне все, кто есть в доме!» Но  осел  вдруг  с т а л  р а с т и  и  с д е л а л с я  в е л и ч и н о й  с  буйвола, и занял все помещение, и заговорил человеческим голосом: «Горе тебе, о горбун, о зловоннейший!» [Рассказ о везире... 1958].

Обратная последовательность (убывающая) — в описании исчезновения призрака (Заходит [сын, который не так давно умер], во всем военном. Говорит: «Здравствуй, мама».<...> Я его перекрестила, так он стал маленьким, ниже табуретки,упал и пропал и особенно — в монгольской житийной легенде о женщине-экзорцисте (луйжинче), именуемой хандама Джама35. Не имея возможности отказаться от посланного ее учителем срочного вызова в монастырь Хутухты, где свирепствует эпидемия лихорадки («горячей простуды»), Джама вынуждена прервать проведение важного ритуала, из-за чего она в тот же вечер заболевает и умирает. Ее кончина описывается как постепенное «убывание плоти»:
Ее тело поместили в особую юрту, поставили человека стеречь.  Ее  т е л о  с т а л о 
уменьшаться, наконец,  о с т а л а с ь  лишь  к о с т ь  от кисти до  локтя. Эту кость поместили в субурган36 [Жанчивням, 03.08.08].

Итак, от истаявшего тела праведницы остается только «кость от кисти до локтя», т.е. предплечье, локоток (локотник, локотина, локотница), что, как мы помним, является одной из форм «предельного минимума» в оценке роста духа / демона / чудесного персонажа сказки или эпоса («человечек величиною с локоть»); это опять-таки свидетельствует о чрезвычайной близости метафоры и метаморфозы в данном слое мифологической семантики.

Отметим, что оба противоположно направленных процесса — «убывание тела» до минимальной формы (локоток) и его «материализация», начиная с минимальной формы (муха) — протекают внутри замкнутого объема (юрты или чума), причем наблюдатели находятся снаружи (и это подчеркивается).

Ср. в этой связи: Впоследствии был один владетель, прозывавшийся Най-ха. Этот владетель представлял собой всего-навсегочереп,  н а х о д и в ш и й с я  в  к у п о л о о бр а з н о й  ю р т е  (цюн-лоу), [он] был покрыт войлоком. Л ю д и  н е  м о г л и  в и д е т ь  [его]. Когда у государства появлялись важные дела, то убивали белую лошадь и серого быка для жертвоприношения, и только тогда [он] принимал вид человека и выходил смотреть. По окончании дела входил в куполообразную юрту и снова превращался в череп. Так как [какой-то] человек из [этого] государства т а й н о  п о с м о т р е л  н а  н е го,  о н  и с ч ез. Был еще один владетель <...>. У [него] была голова дикой свиньи, [он] одевался в свиную шкуру и  ж и л  в  к у п о л о о б р а з н о й  юрте; когда появлялось дело, [он] выходил, а возвращаясь, снова скрывался в куполообразной юрте, как и прежде.

*** Сноски:

34) Ср.: «Известный в Саудовской Аравии проповедник шейх Мухаммед эль-Мунаджид издал фетву против известных американских мультфильмов о приключениях Микки Мауса и Тома и Джерри. “М ы ш ь  —  о д и н  и з  с о л д а т о в  С а т а н ы  и  у п р а в л я е т с я  им”, — заявил он, выступая в эфире арабского телеканала Al-Majd TV. Как отметил богослов, согласно шариату, мышь является “омерзительным творением”, и в исламе ее предписано уничтожать»
35) Луйжин (монг., от тибет. lussbyin) — название заупокойной молитвы и соответствующего обряда, который проводится для препровождения души покойного на благоприятный путь нового рождения, а также для изгнания злых духов, покорения духов природы (савдаков), очищения, лечения болезней и т.д. Луйжинч — человек, отправляющий этот обряд. Хандама (из тибетск.) — степень посвящения монахини в ламаизме.
36) Субурган (монг. суварага[н], suburγ-a) — ступа, буддийское культовое сооружение, реликварий или мемо-риал; выглядит как сужающаяся кверху уступчатая башенка, состоящая из округлых и квадратных объемов, заполненных священными книгами, благовонными травами, останками (пеплом, мумиями) высокопоставленных лам.

«Классический» случай — местонахождение «смерти» (т.е. жизни, а точнее, души) Кощея, которого, вопреки его прозвищу Бессмертный, герой всегда убивает. Согласно сказочным мотивам, его «смерть» скрыта в игле, игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, заяц в сундуке, а сундук на дубу (или под дубом), дуб на острове, остров в океане (~ утка в колоде, колода в море).

Существенно при этом, что некоторые элементы кумулятивной цепочки (прежде всего, п т и ц а  и  я й цо) сами по себе бывают ипостасями «внешней души» и могут завершать последовательность. Однако особенно выразительно то, что предпоследним членом ряда (так сказать, «формой n-1») часто оказывается игла, которая, как мы помним, согласно ряду фольклорных мотивов и паремиологических речений является «наименьшим из возможных»,«наименее объемным» и, следовательно, «наименее видимым» предметом. Ступенчатое суживание угла зрения и постепенное уменьшение каждого последующего предмета в пределе дает здесь не «настройку на фокус»44 и «увеличение четкости», а, напротив, приводит к полному «размыванию» объемности, к переходу от «видимого» к «невидимому».

Тем самым ступенчатое уменьшение объема оказывается одним из способов передачи идеи «бесплотности» и «невидимости» объекта.В якутском предании шаман подслушивает разговор духов оспы, приняв облик иглы — очевидная метафора невидимости! Пойманного духа он заключает в бутылку, бутылку кладет бочку с тройными стенками, а бочку опускает в прорубь [Эргис 1960; вспомним брошенную в море бутылку с заключенным в нее джином. Таким образом, «плененный дух», как это и положено по его природе, занимает место последнего члена ряда, уже «нематериального» — согласно приведенной формуле.

Вернемся к вопросу о невидимости / бесплотности духа. Обращает на себя внимание совмещение двух его признаков:  к р о ш е ч н ы х  р а з м е р о в  и  н е в и д и м о с ти, как это, например, происходит в сюжете, известном у народов Северной Монголии и Южной Сибири: Однажды два охотника не могли ничего найти. Один из них был хороший сказочник, другой мог видеть невидимые другими существа. Он попросил сказителя рассказать улигер. Тот, который видит невидимое, увидел, что при рассказе стало приходить много всяких живых существ, они стали садиться на сказочника, наконец на нем не осталось ни одного пустого места, кроме кончика коса. В это время пришла старая женщина с костылем и села на кончик носа, но, не удержавшись, она упала, и человек, наблюдавший это, рассмеялся [Вяткина 1960 («Рассказы и легенды о хамниганах»45)].

Если, как уже было сказано, нескольких демонов («маленьких») можно положить на «свернутый как следует» платок, значит они малы чрезвычайно. Поскольку же берущий этот платок (или шаль, или палку «с узорами») не ведает, что вместе с этой «хорошей вещью» он получает беспокойных и опасных демонов-помощников, они являются еще и невидимыми.

Параллелизм и даже связь «маленького» и «невидимого», в особенности — описанное выше уменьшение тела персонажа, постепенно приводящее к его «развоплощению» (как и обратный процесс появления персонажа «из ничего»), подтверждаются разобранными повествовательно-фольклорными мотивами, содержащими восходящие и нисходящие последовательности, причем во многих случаях первым (или, напротив, последним) членом ряда («формой n-1») оказывается одно из воплощений «наименьшего из возможных», «исчезающе малого»: игла,  б у л а в ка (в мире вещей),  мышь,  м у х а  (в животном мире),  в о л ос,  н о г о ть,  палец,  ладонь / к у л ак,  л о к о т ь  (в мире «анатомических» образов).По-видимому в своем истоке «очень маленькое» представляет собой простейшую (и первоначально единственно доступную) метафору, используемую для передачи
н е в и д и м о го / бесплотного; так, возможно, именно отсюда берут начало некоторыефилософские образы Упанишад (Шветашватара упанишада, III):

Пуруша46, в е л и ч и н о й  с  б о л ь ш о й  п а л ец, постоянно пребывающий внутри тела, в сердце людей <...> [Он (Брахман) — тот,] что в е л и ч и н о й  с  б о л ь ш о й  п а л ец, видом подобен солнцу, наделен волей и самосознанием, [Но], в силу свойств [способности] постижения и свойств тела, к а ж е т с я р а з м е р о м  м е н ь ш е  д а ж е ,  чем  острие 
шила. Как  ч а с т ь  с о т о й  ч а с т и  к о н ч и к а  в о л о с а ,  р а з д е л е н н о й  на 
сто. Следует распознать это существо, — и оно способно быть бесконечным [Упанишады 1967].

Далее «маленький размер» закрепляется в фольклорно-мифологических традициях как относительно устойчивый признак духа / демона. Поскольку же одним из способов передачи «бесплотности» и «невидимости» оказывается ступенчатое уменьшение объема (модель «смерти Кощея»), уместно предположить, что здесь между обеими упомянутыми стратегиями конструирования мифологического образа существует глубинная связь, обусловливающая семантический параллелизм «маленького» и «невидимого» / «бесплотного.

*** Сноски:

44) Прием ступенчатого сужения образов, когда они «следуют друг за другом в нисходящем порядке от образа с наиболее широким объемом к образу с наиболее узким объемом содержания... Последний, наиболее “суженный” в своем объеме образ, как раз с точки зрения художественного задания песни, является наиболее важным. На нем-то, собственно говоря, и фиксируется внимание» [Соколов 1926].
45) Хамниганы — монголизированные и бурятизированные эвенки Северной Монголии (Хэнтэйский и Восточный аймаки) и Южного Забайкалья (Читинская обл.), сохранившие традиционную охоту в качестве подсобного промысла [Жуковская 2000) Пуруша — первочеловек древнеиндийской мифологии; это — вечное, сознающее, но инертное начало, для которого характерны многочисленность или многосоставность (он тысячеглаз, тысяченог, тысячеглав), большие размеры (он повсюду, со всех сторон покрывает землю), власть над бессмертием; он — образ переходаот единой целостности к множественной расчленённости. Пуруша идентифицируется с Брахманом и становится важным понятием древнеиндийского умозрения, в частности при классификациях [Топоров 1988].

© С.Неклюдов. Записи монгольских и бурятских экспедиций.