Новости: 🖤 Объявляется набор в школу гадания на картах Ленорман 🖤

  • 28 Марта 2024, 23:15:30


Автор Тема: А.Н. Афанасьев Наузы. Пример влияния языка на образование народных верований и о  (Прочитано 491 раз)

Ведма

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 588
  • Репутация: 167
  • Ведма
Современные историко-филологические исследования неоспоримо доказали то важное влияние, какое постоянно оказывало слово человеческое в древнейшую эпоху существования народов на образование их верований, обычаев и обрядов. Из многочисленной массы примеров, предлагаемых наукою, позволяю себе остановить внимание читателя на одном, именно на понятии вязать, которое играет весьма значительную роль в заговорах, чародействе, симпатическом лечении, юридических и бытовых обычаях.

Первоначальный способ всякого приобретения и обладания предметом, владычества над ним состоял в вещественном схватывании его рукою, откуда возник общераспространенный обычай при купле-продаже, заступившей место простого, насильственного захвата, и потом при всяком договоре (где один как бы продается другому, уступает ему свою работу, услугу или право) протягивать руку в знак утверждения этого юридического акта. У нас существует выражение: ударить по рукам и действительный обряд рукобитья при заключении купли-продажи и вообще всякого договорного условия, например, при заключении свадебного соглашения вместо выражения: «Мы дочь просватали» — говорят: «Мы по рукам ударили», «Мы дочку пробили». Наложение руки, впрочем, не всегда могло быть достаточным для фактического овладения, особенно если оно касалось дикого животного или нелегко подчиняющегося чужой власти человека — раба; надо было поймать это животное или раба, связать по рукам и по ногам, и тогда только можно было рассчитывать на упроченное и спокойное владение. Издревле веревка — ужище (санскр. юдж, лат. jungere, conjungere, слав, вжзатн, вжзъ, жзъ, жза — vinculum, узел, узы, на-уза, узда, г-уж и путы (опутывать) были видимым знаком того фактического обладания, которому человек подчинял пойманное им дикое животное: кто накидывал на коня узду, тот и делался его господином; в чьих руках была привязь, которою опутан бык или корова, тот и был их хозяином. Впоследствии узда и оброть стали символически выражать самое право на обладание известным животным. «Кто коня купить,— говорит малороссийская пословица,— бере и уздечку». Юридический обычай, до сих пор существующий на Руси и в других славянских землях, требует, чтобы продавец вместе с животным отдавал покупщику и ту оброть, веревку или узду, на которой оно приведено на базар, и эта передача веревки или узды почитается необходимым обрядом при всяком совершающемся акте продажи и купли домашней скотины; потому что в этом действии наглядно, материальным образом выражается переход власти над нею из одних рук в другие. Наоборот, чтобы купля была недействительна, надо, чтобы при совершении ее этот символический атрибут права собственности (узда, оброть) остался в руках продавца, без передачи. В любопытной сказке, известной почти у всех славянских племен и немцев, добрый молодец, наученный великой мудрости превращаться в разные виды, оборачивается конем, наказывает своему отцу вести себя на продажу и при этом говорит: «Коня продавай, а уздечки ни за какие деньги не уступай!» Точно так же, превращаясь в собаку и в сокола, велит продавать первую без ошейника, а последнего без путцев, и только в таком случае, по свидетельству сказки, проданный отцом сын может воротиться к нему без особенных затруднений. Когда старик позарился на деньги и продал сына, оборотившегося ретивым конем, вместе с уздечкою, то последний до тех пор не мог вырваться на волю, пока не сняли с него узду. Подобно тому, как дикое животное, опутанное веревкою, становилось собственностью человека, так и побежденный, связанный неприятель делался рабом. Кто покорился в неравной борьбе своему врагу, отдался ему в полон, был схвачен его руками (manucaptus), опутан его веревками или цепями, тот в глазах победителя был его собственностью. Наш древний язык дает пленникам названия: вязень и узник. Понятия плена и покорности побежденного в древности сливаются в одно с идеею рабства; в немецком языке banndigen, uberwinden (собственно— обвить) указывают на насильное связывание побежденного в битве; ring —кольцо, звено цепи, эмблема подчинения жены мужу и раба хозяину, и ringen — бороться; латин. vinco — побеждаю, victor — победитель сродны с vincio, vinctum и vinculum — связывание, узы и цепи. Самый брак в глубочайшей древности, в эпоху господства грубой физической силы, был своевольным захватом невесты. Нестор о некоторых славянских племенах говорит, что у них брака не было, а «умыкаху жены собе». Слово умычка (похищение) совершенно совпадает со значением уз, связывания. Корень мък (мьк), мкну — связываю, замыкать — обвязывать, оцеплять, окружать, откуда замок — уза и замок — запертое, огражденное место, крепость. В применении к гражданским договорам слово «крепость» получило значение юридического акта, дающего на что-нибудь право собственности; выражение «заключить договор» указывает на ключ, которым запирается установленная между договорившимися сторонами связь. Умыкать, следовательно: связывать, присваивать себе и увозить — умчать на коне; напротив, раз-мыкать — разнести, разорвать, уничтожить связи; размычка — древнейший способ наказания: разорвание преступника лошадьми; размыкать горе, т.е. разорвать с ним союз, ибо старинный человек представлял себе горе живым существом и выражался о нем эпически: «Ко мне горе привязалося».

Так свидетельства языка переносят нас в глубь понятий и нравов того доисторического, почти животненного состояния человека, о котором не помнят самые древние письменные памятники. Когда с развитием гражданских и общественных отношений грубая сила мало-помалу была приведена в условные границы, взамен насильного завладения появились другие мирные способы приобретения и вступления в договоры; но в языке, в юридических формулах и обрядах, которыми были обставлены эти новые способы и договоры, необходимо сохранились древнейшие воззрения. Согласно с общим ходом исторического развития языка, слова, создавшиеся некогда для выражения понятий чисто материальных, мало-помалу одухотворяются в своем значении, т.е. им придается другой, более духовный смысл, но самое слово надолго остается все то же, звучит все так же, и хотя первоначальное, коренное его значение забывается, но путем ученого анализа оно может быть раскрыто и объяснено. В договорах всегда есть одна сторона, принимающая на себя обязательство (об-вязательство от вязать, obligatio, verbindJichkeit), т.е. сторона как бы связанная, подчиненная, рабская, издревле, по установлениям Русской Правды, должник и наемный работник (наймит) поступали к своему кредитору и наемщику во временное рабство и назывались закупами. Это название уже показывает, что свободный человек запродал себя другому во временное холопство — в кабалу, взявши вперед с хозяина, в виде займа, известную сумму денег или определенную меру хлебных припасов и зарабатывая свой долг вместе с процентами (ростом) в течение назначенного срока. Временное холопство могло даже переходить в вечное, если закуп убежит самовольно или будет уличен в покраже; в последнем случае господин отвечал за него перед другими свободными лицами и для их вознаграждения мог продать закупа. Самые высоконравственные, по преимуществу духовные — семейные и общественные отношения (между мужем и женою, родителями и детьми, церковными властями и паствою, царем и народом) доселе выражаем мы словами, в которых позднее развившиеся понятия любви, долга и добровольного подчинения не могут затемнить древнейших материальных представлений о торжествующей силе и налагаемых путах: все это узы родства и дружбы, связи, привязанности, союзы, немецкий verwand вместо verband — связанный, в наших древних памятниках ужик — родич и чешское приузник — приятель; выражение долг любви, дружбы, гражданской чести и проч. указывает на зависимость, подобную той, в какой стоял в старину должник (закуп).

Древнейшие символы брака, принятые и в христианский обряд,— венец и кольцо. Областное вен или вьюн — венок, венец от глагола вить, вью — свивать, сплетать, скручивать; веник, вица и вичка — прут, розга, ветвь, из которых плетутся венки и связываются веники; в сербском списке библии слова сноповия и вене употреблены как синонимические; в словаре Памвы Берынды увязло и увязенье — венец, увясти венцы — короновать; сравни немецкое binden и winden (древнегерм. vidan). Венок поэтому сделался метафорою супружеского союза: «Кому, мой вен, достанешься?» — спрашивает девица в народной песне, т.е. за кого-то я выйду замуж? По венку, брошенному в воду, девицы гадают о суженом, и молодая, недавно вышедшая замуж, называется у поселян вьюницею, слово в слово окрученною, повязанною. Слово венец, кроме общепринятого значения, имеет в областных наречиях еще следующие: женский головной убор (повязка), день свадьбы и обряд венчания. Так как в древности не всегда невест похищали, но часто покупали их за деньги, то вено получило значение платы за жену; старинное венити — покупать и продавать. В простом народе доселе употребительно слово опутать —в смысле сватать, и сват или сваха, отправляясь на переговоры с родителями невесты, действительно является в их дом с путом — веревкою. Идучи на сватовство, в Подольской губернии связывают ножки стола, чтобы скорее дело связалось; в других же местах сваха берет заранее приготовленный пут (веревка для спутания лошадям ног), опоясывается им и произносит заклятие: «Как конь скороход в этой веревке заплетается, так заплетись сердце такой-то!» (имя невесты). Любопытно, что подобным же образом на первый день Рождества опутывают ножки стола, ударяя по нем плетью, чтобы лошади не сбегали со двора. Подблюдная святочная песня, предвещающая супружество, выражает свое предсказание в этой эпической форме:

Ты, мати, мати-порода моя!
Ты взгляни, мати, в оконичко,
Ты выкинь, мати, опутинку,
Чтобы было чем опутать ясна сокола,
Что ясна сокола — моего жениха.

В старину, во время сватовства, клали на полу перед невестою пояс в виде круга или подставляли ей юбку, и она (в случае согласия на брак) прыгала в средину пояса или в юбку; в Тамбовской губернии соблюдается это поныне: брат невестин держит в руках панёву, наряд, носимый только замужними женщинами, и упрашивает: «Вскацы, сестрицунька, вскацы, белая лебедушка!» А невеста бегает по лавкам, говоря: «Хацу — вскацу, а хану— не вскацу!» И не вскакивает, если жених ей не по сердцу; а если жених нравится, то, поломавшись, прыгает в панёву, которую тотчас стягивают на ней и завязывают; вслед за тем бывает «запой», или согласие, даваемое жениху, утверждается заздравными чарками Отсюда народная загадка, означающая пояс: «В день колесом, в ночь як уж; хто угадае, буде мий муж» (у поляков: W dzicn kolern, w nocy jak waz; kto zgadzie, bedzie шоу maz»). Накануне 30 ноября (день, посвящаемый гаданью) девушка, проснувшись поутру, подвязывается поясом, целый день постится и молится; а вечером, ложась спать, кладет пояс под подушку и верит, что во сне должен ей привидеться суженый. В Сербии, когда молодая от венца войдет в избу, на нее бросается из-за угла свекровь и повязывает поясом. Вступая в брак, невеста меняет свой девичий наряд на женский, облекается в панёву и на голову надевает кичку; косы ее заплетаются по-бабьи. Это переодевание называется окручиванием, от слова крутить — вить, вязать; вологодское сукрутина — круто свитая нитка; окрутить — выдать замуж, сыграть свадьбу. Расчесывая волосы невесты и заплетая на две косы, что во многих деревнях совершается в притворе самого храма, стараются завязать их как можно крепче— узлами, чтобы союз был крепкий, неразрывный. Коса в свадебных песнях — символ самой невесты; жених покупает ее по требованию старинного обряда. Во время святочных гаданий девица кладет под подушку гребенку, приговаривая: «Суженый-ряженый! причеши мне голову»,— и суженый является во сне и чешет, т.е. окручивает ей голову.

Как венок или венец служит символическим знаком той связи, которая устанавливается между женихом и невестою, так и кольца, обмениваемые при венчании, суть звенья соединяющей их цепи. Кольцо в народных гаданьях— эмблема брака и любви: «Любовь — кольцо, а у кольца нет конца»,— говорит пословица, указывая на христианское представление о неразрывности брачного союза. Потеря обручального кольца до венчания принимается за предвестие, что свадьба не состоится, разойдется; а после венца —что кто-нибудь из сочетавшихся вскоре умрет; в обоих случаях, следовательно, потеря кольца знаменует расторжение супружеской цепи. Та же примета относится и к венцу, если он спадет во время венчального обряда с головы жениха или невесты; у кого спадет венец, тому скоро вдовствовать. Обмен колец называется обручением —от слова рука; ибо уже простое соединение рук помолвленных служило знаком их сочетания (dextrarum junctio), и теперь о сватающем женихе выражаются, что он просит руки; заручить— просватать, обруч — запястье на руке, металлическое кольцо (обруце) и связующий круг на бочках и кадках, польск. obraczka — перстень; сравни коло, кольцо и колесо. Надеваемые на пальцы жениха и невесты кольца вполне соответствуют повязке рук молодой четы полотенцами— ручниками. В Малороссии еще теперь, во время чтения Апостола, при обряде венчания, священник, следуя старинному обычаю, связывает руки жениха и невесты полотенцем. «Судьба придет — и руки свяжет» (т.е. оженит),— выражается пословица о брачном союзе, в котором народ видит «Суд Божий»: «Смерть да жена Богом суждена». У наших предков, по свидетельству Барберини (XVI в.), был такой обычай: в случае развода муж и жена шли к проточной воде, становились на противоположных сторонах и, держась за концы одного полотенца, тянули и разрывали его пополам. По указанию другого иноземца (Гванини) муж и жена выходили за деревню, становились на перекрестной дороге и держали полотенце за концы, а свидетели разрезывали его пополам. У черногорцев в этом случае жена подносила мужу пояс, и если он перерезывал его, то брак расторгался. Черемисы до сих пор совершают обряд развода таким образом: связывают несогласных супругов сзади опояскою, которую потом разрезывают, а разведенные бегут в разные стороны. На Руси, вслед за сговором, родители невесты в уверение того, что не отопрутся от данного слова, посылают жениху ручник или платок; родне его посылаются такие же подарки, и это называется платки давать или побрать хустки. Малороссийское «вже-й хустки побрали» значит: уже сговорили, просватали; «дали плат» — значит: дело решено, свадьба слажена. Если бы после того случилось какой-нибудь стороне отказаться, то она обязана заплатить за все сделанные издержки. Сюда же должно отнести русский обычай повязывать свадебных поезжан через плечо полотенцами, красными платками и кушаками. Если невеста уронит под венцом платок, то, по народной примете, ей придется вдовствовать. Самые названия супруг, супруга указывают на то же представление — от прясть (пряду, пряжа — плести, крутить нитку из кудели), не употребительная форма прячь (за-прячь, запрягать) — накладывать на животное ярмо, узду; упряжь, пряжка — чем застегивается или связывается кушак и одежда,— подобно тому, как умыкать одного корня со словами: мычки, мыканье льну и вообще пряжи; сравни немецкое spannen и spinneri. В Малороссии слово супруга доселе употребительно в значении упряжной пары: «волив супруга добра»; с тем же значением встречается оно и в старославянском: «Супруг волов купих пять». От вышеуказанного санскритского корня юдж, соответствующего нашим узам, образовались немецкое joeh, латинское jugum, jumentuin и наше иго; таким образом, в слове «супружество» лежит представление того нравственного ига, ярма, которое налагают на себя вступающие в брак. В обрядах с путом и в значении, придаваемом слову «опутать», мы уже видели сближение сосватанной девушку с пойманным и обратанным конем; согласно с этим в Воронежской губерн.: а) свозжаться— значит: свести парню дружбу с девкою, то же, что иметь связь, связаться с кем, и b) запрягать — жениться, венчаться. Отсюда объясняется народная примета: когда лошадь распряжется в дороге — знак, что жена неверна, сбросила с себя супружеские узы, и известный в Малороссии обычай надевать на мать и отца новобрачной или на сваху хомут, если невеста окажется недевственною: этим символическим знаком выражается, что она уже до брака была в любовной связи-сопряжении с другими.

Венцы, цепи и кольца мало-помалу сделались символами всех юридических и нравственных связей и стали равно атрибутами как той стороны, которая получает власть, право и обязывает других, так и той, которая подчиняется и несет обязанности. Приготовляемые из благородных металлов, они явились знаками могущества, власти, свободы и, наоборот, означают покорность и рабство, если скованы из железа или заменены простой веревкой. Золотое кольцо было эмблемою свободного человека у древних германцев; золотые цепи и ожерелья, носимые на шее, указывали на благородство, достоинство, отличие, власть (цепи рыцарских орденов, феодальная инвеститура, царская корона — знамение союза государя с народом); а железное кольцо на пальце и железный ошейник или веревка на шее — несомненные знаки неволи и рабства. В нашем языке любопытный пример перехода понятия о связующей веревке к идее административного и государственного союза представляет старинное слово вервь (врьвь), известное во всех славянских наречиях в смысле веревки, тесьмы; слово это послужило для определения семейного круга, общины и народного сборища: връвник — у сербов родственник, у хорутан сват, връвница — сваха, подобно тому, как у нас в старину родичи назывались ужиками и снузниками (от ужище и узда); в Русской Правде вервь — община, известное пространство земли; сербское връва — turbo, multitudo, consorsus, frequentia; скандинавское warph — вече, фризское, warf — место суда; мы до сих пор говорим бразды правления, а слово бразды означает, собственно, конские удила.

Метафорические выражения связывать, делать узлы, замыкать, опутывать могут служить для указания различных оттенков мысли и, смотря по применению — получают в народных преданиях и обрядах разнообразное значение. В заговорах на неприятельское оружие выражения эти означают то же, что запереть, забить вражеские ружья и тулы, чтобы они не могли вредить ратнику: «Завяжу я, раб Божий, по пяти узлов всякому стрельцу немирному, неверному, на пищалях, луках и всяком ратном оружии. Вы, узлы, заградите стрельцам все пути и дороги, замкните все пищали, опутайте все луки, повяжите все ратные оружия; и стрельцы бы из пищалей меня не били, стрелы бы их до меня не долетали, все ратные оружия меня не побивали. В моих узлах сила могуча, сила могуча змеиная сокрыта — от змея двунадесятьглавого, того змея страшного, что пролетел с океан-моря». По сходству ползучей, извивающейся змеи и ужа с веревкою и поясом, сходству, отразившемуся в языке (ужище — веревка-гуж и уж; в вышеприведенной загадке пояс метафорически назван ужом), чародейным узлам заговора дается та же могучая сила, какая приписывается мифическому многоглавому змею, представителю громовых туч и молний. В старину верили, что некоторые из ратных людей умели так «завязывать» чужое оружие, что их не брали ни сабли, ни стрелы, ни пули. Такое мнение имели современники о Стеньке Разине. Относительно болезней и вообще всякого зловредного влияния нечистой силы выражения связывать и опутывать получили значение спасительного средства, связывающего злых демонов и Тем самым подчиняющего их воле заклинателя. Апокрифическое слово о кресте честне (по болгарской рукописи) застааляет Соломона заклинать демонов принести ему третье древо этой формулой: «Заве(я)зую вас аз печатию Господнею». Припомним, что печать в старину привешивалась на завязанном шнурке*. Тою же формулой действует заговор и против колдунов и ведьм: «Завяжи, Господи, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье и упирцу (уста и язык) — на раба Божия (имярек) зла не мыслити». Завязать получило в устах народа смысл: воспрепятствовать, не допустить: «Мини як завязано» (малорос.) — мне ничто не удается. Заговорные слова, означавшие победу заклинателя над нечистою силою мрака, смерти и болезней, опутывание их, словно пленников, цепями и узами (по необходимому закону древнейшего развития, когда все воплощалось в наглядный обряд) вызвали действительное завязывание узлов. Отсюда в народной медицине и волшебных чарах играют значительную роль паузы, узлы, навязки — амулеты. Кирилл Туровский, исчисляя мытарства, по которым шествует грешная душа по смерти, говорит: «13-е мытарство — волхование, потворы, наузы». Софийская летопись под 1044 годом рассказывает о Всеславе: «Матери бо родивши его, бе ему на главе знамя язвено — яма на главе его; рекоша волсви матери его: се язвено, навяжи на-нь, да носить е́ (наузу) до живота своего на себе». В старинном слове, приписанном св. Кириллу, читаем: «А мы суще истинные христиане прельщены есмы скверными бабами... оны прокляты и скверны и злокозньны (бабы) наузы (наузами) много верный прельщают: начнет на дети наузы класти, смеривати, плююще на землю, рекше — беса проклннаеть, а она его боле призывает творится, дети врачующе». Митрополит Фотий в послании своем к новгородцам (1410 г.) дает такое наставление церковным властям: «Також учите их (паству), чтобы басней не слушали, лихих баб не приимали ни узлов, ни примовленья, ни зелья, ни вороженья, и елика такова; занеже с того гнев божий приходит. И где таковые лихие бабы находятся, учите их, чтобы престали и каялись бы, а не имут слушати, не благословляйте их; христианом заказывайте, чтобы их не держали межу себе нигде, гонили бы их от себе, а сами бы от них бегали, аки от нечистоты, а кто не имать слушати вас, и вы тех такоже от церкви отлучайте». Но обычай был сильнее этих запретов, и долго еще «мнози от человек, приходящи к волхвам и чародеям, принимали от них некие бесовские наюзы и носили их на себе». В рукописных сборниках поучительных слов XVI столетия встречаем упреки: «Немощь волжбою лечат и наузы чарования и бесом требы приносят, и беса, глаголемого трясцю (лихорадку), творят (ся) отгоняющи... Се есть проклято. Того деля многи казни от Бога за неправды наши находят; не рече бо Бог лечитися чаровании и наузы, ни в стречу, ни в полаз, ни в чех веровати,— то есть поганско дело». (Вариант: «жертву приносят бесом, недуги лечат чарами и наузы, немощного беса, глаголемого трясцю, мняться прогоняюще некими ложными писмяны»). Болгарская рукопись позднейшего письма осуждает жен, «кои завезуют зверове (вариант —скоти), и мечки, и гледать на воду, и завезуют деца малечки» (детей). Знахарям, занимавшимся навязыванием таких амулетов, давались названия наузника и узольника, как видно из одной рукописи С.-Петербургской публичной библиотеки, где признаны достойными отлучения от св. причастия: обавник, чародеи, скоморох и узольник. Наузы состояли из различных привязок, надеваемых на шею: большею частью это были травы, коренья и иные снадобья (уголь, соль, сера, засушенное крыло летучей мыши, змеиные головки, змеиная или ужовая кожа, и прочее), которым суеверие приписывало целебную силу от той или другой болезни; смотря по роду немощи, могли меняться и самые снадобья**. Иногда, вместо всяких целебных средств, зашивалась в лоскут бумажка с написанным на ней заговором и привешивалась к шейному кресту. У германских племен привязывались на шею, руку или другую часть тела руны (тайные письмена) для излечения от болезни и предохранения от колдовства, и амулеты эти назывались ligaturae (в средние века) и angehenke. В христианскую эпоху употребление в наузах ладана (который получил особенно важное значение, потому что возжигается в храмах) до того усилилось, что все привязки стали называться ладанками — даже и тогда, когда в них не было ладану. Ладанки до сих пор играют важную роль в простонародье: отправляясь в дальнюю дорогу, путники надевают их на шею в предохранение от бед и порчи. В XVII веке приведен был в приказную избу крестьянин Игнашка Васильев и вместе с тем подан его «крест медный да корешок невелик, да травки немного завязано в узлишки у креста». На расспросе Игнашка показал, что тот «корешок девесплный, а травка-де растет в огородах, а как ее зовут, того он не ведает: а держит-де он тот корешок и травку от лихорадки». По осмотру посадского человека Якушки Паутова оказалось, что корень тот называется «девятины — от сердечные скорби держат, а травишко-де держат от гнетенишные скорби, а лихого-де в том ничего нет». За такое леченье Игнашка был наказан батогами. В Тверской губернии, для охраны стада от зверей, навязывают на шею передовой*** коровы сумку с каким-то снадобьем; сумка эта называется вязло, и значение чары состоит в том, что она связывает пасть дикого зверя. При весеннем выгоне лошадей в поле берут висячий замок, и, то запирая его, то отмыкая, обходят трижды кругом стада и причитывают: «Замыкаю я сим булатным замком серым волкам уста от моего табуна». За третьим обходом запирают замок окончательно и кладут его в воротах, чрез которые выгоняют лошадей; замок же прячут где-нибудь, оставляя замкнутым до самой осени, пока табун гуляет в поле. Крепкое слово заговора, словно ключом, замыкает уста волков. Подобным образом болгары думают сберечь свои стада суеверным обрядом, основанным на выражении зашить волчьи уши, очи и уста. Вечером баба берет иголку с ниткою и начинает зашивать полу своей одежды, а какой-нибудь мальчик ее спрашивает: «Что шiешь, бабо?» — «Зашивам, сын-ко, на влъцы-те уши-те, да не чуят овце-те, козы-те, свине-те и теленца-та». Мальчик повторяет свой вопрос и получает ответ: «Зашивам, сынко, на влъцы-те очи-те, да не видят овце-те» и т.д. В третий раз баба говорит: «Зашивам на влъцы-те уста-те, да не едят» овец, коз, свиней и телят. Нередко наузы состоят из простой нитки или бечевки с узлами, и это едва ли не древнейшая их форма; так от лихорадки носят на руках и ногах повязки из красной шерсти или тесьмы; девять ниток подобной шерсти, навязанные на шею ребенка, предохраняют его от скарлатины-краснухи; от глистов употребляют тоже навязывание пряжи на детей. Если разовьется рука, т.е. заболит связка ручной кисти, то ее обвязывают красною пряжею. Такое симпатическое лечение известно и у немцев. Кроме того, на Vogelsberg’e от лома в костях носят железные кольца, выкованные из такого гвоздя или крюка, на котором кто-нибудь повесился. В случае вывиха или перелома и у нас и в Германии поселяне отыскивают дерево, которое, разделившись на две ветви, потом снова срослось в один ствол, и в образовавшееся от того отверстие протаскивают больных детей; или нарочно раскалывают молодое зеленое дерево (преимущественно дуб) надвое, протаскивают больного сквозь расщепленные половины и потом связывают их веревкою: пусть также срастется поломанная кость, как срастается связанное дерево. От бородавок на Руси известно такое лечение: завязывают на нитке столько узлов, сколько насчитано бородавок, и потом зарывают ее в землю, с убеждением, что как скоро сгниют узлы — тотчас же пропадут и бородавки. Есть еще обычай, в силу которого снимают с больного поясок и бросают на дороге; кто его подымет и наденет на себя, тот и заболеет, т.е. к тому болезнь и привяжется, а хворый выздоровеет. Нить с узелками или еще лучше сеть (потому что нигде нет столько узлов, как на ней) почитаются охранительными средствами против нечистой силы, колдунов и ведьм. Чтобы поймать ведьму, должно спрятаться под осиновую борону и ловить ее уздою; под бороною она не может повредить человеку, так как верхняя часть бороны делается из свитых вместе лоз****. В некоторых местах, наряжая невесту к венцу, накидывают на нее бредень (рыболовная сеть) или, навязав на длинной нитке как можно более узелков, подвязывают ею невесту; делается это с целью противодействовать порче. Точно так же и жених и самые поезжане опоясываются сеткою или вязаным поясом — в том убеждении, что колдун ничего злого не в силах сделать до тех пор, пока не распутает бесчисленных узлов сети или пока не удастся ему снять с человека его пояс. Некоторые крестьяне думают, что ходить без пояса грешно и что под шкурою убитого оборотня не раз находили парня или бабу, превращенных колдовством в хищного зверя, и всегда без пояса.

______________________

* Печать получает значение налагаемых уз: запечатать кому уста— все равно, что «завязать кому рот», т.е. заставить молчать. Особенно важную роль играет это слово в заговорах на остановление крови («запечатать рану»), вследствие сродства его с выражением: кровь или рана запеклась.
** Наузы (чеш. navusi, navasy, navasovati — колдовать) в употреблении и между другими славянскими племенами.
*** Корова, которая ходит впереди стада.
**** Кто желает добыть шапку-невидимку или неразменный червонец от нечистого, тот, по народному поверью, может выменять у него эти диковинки на черную кошку, но непременно должен обвязать ее сетью или ниткою с узелками, а то — беда неминучая! Сказанное же средство спасает от несчастья, потому что нечистый до тех пор связан в своих злобных действиях, пока не распутает всех узлов.

______________________

Мы указали, что слово крутить, окручивать, от первоначального значения: завивать, плести — перешло к определению понятий: одевать, наряжать (округа — женское нарядное платье и вообще одежда, окрутить — одеть, окручать — заплетать невесте две косы, наряжать в женский головной убор, окручаться и окрутиться — наряжаться, маскироваться, окрутник — наряженный по-святочному, замаскированный, и в этом смысле явилось синонимом глаголам: облача(и)ть и оборотить (обворотить, обвернуть), точно так же, как слово окрута — одежда тождественно по значению со словом облако (облачение). Облака и тучи издревле понимались, как темные покровы, в которые облекается светлое небо. До сих пор об облачном, туманном небе говорится: заволокло; в областном языке облако называется наволока. Творческие силы природы, являясь в грозовых тучах, представлялись демоническими существами, облачившимися в волчьи или другие животненные шкуры, оборотнями (вовкулаками), что в символическом обряде стародавних языческих празднеств представлялось наряживаньем окрутников. Оборотень-вовкулак (до слова: покрытый, обвернутый волчьей шкурою), по объяснению старинного памятника, есть дух, нагоняющий на горизонт темные тучи — тучегонитель. С другой стороны, в весенней грозе древний человек созерцал свадебное торжество, брачный союз, в который бог-громовник вступал с облачными нимфами, проливая на землю плодотворное семя дождя. Поэтому латинское nubere (от nubes — облако) — покрываться получило еще другое значение: жениться; греческое νέφoς — облако и νυμφη, νυμφίoς — невеста и жених. Покрывало, которым окручивают голову невесты, ее фата, есть символическое знамение того облачного покрова, под которым являлась прекрасная богиня Весна, рассыпающая на всю природу богатые дары плодородия. Покрытие головы сделалось признаком замужества. Только девица может ходить с открытою головою и красоваться своею русою косою; замужним строго воспрещается показывать хотя один волосок из-под платка или кички — быть простоволосою. Митрополит Симон в послании своем 1501 года, возвышая голос свой против разных отступлений от церковных уставов, прибавляет: «А жены ваши ходят простовласы вепокровенными главами, ино то чините не по закону христианскому». Арабский писатель XIII века так описывает брачный обряд у славян: «Если кто чувствовал склонность к какой-нибудь девице, то набрасывал ей на голову покрывало — и она беспрекословно становилась его женою». То же воззрение высказывается в слове покрытка, которым в Малороссии клеймят девицу, потерявшую невинность.

Из сейчас указанной связи понятий, под несомненным воздействием метафорического языка, возникло поверье о превращении молодой четы и всего свадебного поезда в оборотней-волков. Это превращение приписано чарам колдунов и ведьм, которым предания присваивают полеты в тучах и власть над грозовыми явлениями природы. Сейчас было сказано, что науза связывает колдуна, мешает его чарам и что он не прежде может превратить человека в зверя, как снявши с него предохранительную сетку или пояс; но, с другой стороны, та же науза в руках колдуна и ведьмы получает страшную силу: ею он покоряет себе все и все заставляет повиноваться своей воле. Своими метафорическими выражениями древний язык пользовался весьма свободно и сочетал с ними разнообразные и часто совершенно противоположные представления. По связи окручивания с наузами— эти последние почитаются даже необходимым условием оборотничества. Чтобы превратить свадебное сборище в стаю волков, колдуны берут столько ремней или мочалок, сколько нужно оборотить лиц, нашептывают на них и потом этими ремнями или мочалками подпоясывают обреченных, которые тотчас же и становятся вовкулаками. Оборотни не иначе могут получить прежний человеческий образ, как только в том случае, когда чародейный пояс изотрется и лопнет. В подляшской Руси рассказывают, что ведьма, чтобы обратить свадебный поезд в волков, скрутила свой пояс и положила под порог избы, где была свадьба, и все, кто только переступил через пояс — обратились в волков. По другому рассказу она крутила для этого липовые лыки, варила их и отваром этим обливала поезжан. Сами ведьмы и колдуны, желая превратиться в волков, бросают на себя кольцо или кувыркаются через обручи.

Замок, как та же науза, получает в свадебных обрядах символическое значение орудия, замыкающего супружескую цепь. В Нижегородской губ. сват, ударивши по рукам с отцом невесты, вынимает маленький замочек, запирает его и прячет в карман во знамение крепости предположенного союза; в других местностях, отпуская невесту к венцу, кладут ей в карман замок (Астр, губ.), или: когда жених и невеста приедут из церкви — то старая женщина кладет замок и ключ на порог избы, и как только новобрачные переступят через него — тотчас же запирает этот замок, а ключ бросает в реку, на всегдашнюю любовь и нерушимое согласие юной четы. Крепость запертого замка, от которого потерян ключ (заброшенный в воду), сближается с мыслью о всегдашней замкнутости супружеского союза. Но метафора эта могла иметь и другие применения и соответственно им породить новые и даже совершенно противоположные представления и поверья. Тот же ключ, который скрепляет союз любящихся, смыкая соединяющую их цепь, в ином метафорическом применении может запереть сердце милого и сделать его недоступным внушениям любви. В одной песне девица жалуется:

У милого сердце каменно,
Золотым ключом заперто,
Золоты ключи потеряны.
Что в Оку-реку заброшены,
Белым камешком наложены.

Отсюда легко было возникнуть чарам на остуду красной девицы или добра молодца: стоило только запереть на имя той или другого замок и забросить ключ в реку — и дело сделано. Мало того: одна и та же метафора могла служить и для означения оплодотворяющей силы, действующей в браке, и для выражения бесплодия и мужской немощи. Язык доселе удерживает выражения: любовная связь, парень повязался, свозжался с девкою, обозначая тем в пластическом образе сочетание мужчины и женщины воедино. Эта метафора подала повод к созданию любопытной народной сказки, принадлежащей к разряду неудобных для печати. Колдун дает мужику волшебный ремешок; тот накрывает свою неверную жену с любовником на самом деле незаконной любви, завязывает на ремне узелок и тем самым скрепляет их так, что никакие усилия не могут их развести. Собирается толпа и решает послать за знахарями; явился один знахарь, только стал ворожить да обдувать невольную чету, как мужик завязал еще узелок на ремне — и знахарь прилип бородою к любовникам. Явился другой знахарь, и после завязанного еще узла прилип с другой стороны; третий знахарь сунул было свою руку, и за вновь сделанным узлом рука его так крепко пристала, что и оторвать нельзя. Стал было один парень разбивать их метлою, а мужик завязал новый узел — и парень вместе с метлою прилип к любовникам и знахарям. Все это сборище только тогда и разошлось, как развязал оскорбленный муж узлы на своем ремне. Этот нескромный рассказ напоминает нам греческий миф о том, как Гефест опутал тонкими сетями ложе, на котором покоилась Киприда с любовником Ареем (Одиссея, песнь VIII), и сказки, известные у разных народов о том, как неверная жена, любовник и все, кто хотел им помочь, прилипали к золотому гусю, или как вор, вздумавший похитить овцу с серебристой волною, прилип к ней обеими руками, а вслед за ним прилипали и все те, которые хотели его оторвать. Впрочем, в этих сказках опущена самая существенная черта предания: свидетельство о наузах.

Но древний метафорический язык допускал и такое выражение: «замкнуть, завязать силу плодородия». В зимнее время небо перестает посылать на землю оплодотворяющее семя дождей; холода и стужи как бы запирают небесные источники, запирают и самую землю, которая лежит, окованная снегами и льдами, и ничего не рождает из своей материнской утробы. Старинное поучительное слово обозначает бездождие — завязанным или замкнутым небом. Восставая против суеверного уважения к отреченным (апокрифическим) сказаниям, проповедник замечает: «Того ради завязано небо, не пустить дождя на землю». С возвратом весны бог-громовик, разбиватель темных туч и податель плодородия, отпирает своею молнией облачные источники и напояет землю дождями; он дает земле производительную силу и отпирает ее замкнутые недра. До первого грома земля, по народному выражению, не растворяется. Потому молния в поэтических сказаниях народа есть золотой Перунов ключ. Народная загадка так выражается о молнии: «Дева Мария (христианская подмена древней богини Весны-громовницы), по воду ходила, ключи обронила», т.е. чтобы добыть дождевую воду — она бросает ключ-молнию. В сербской песне громовник Илья-Пророк говорит Огняной Марии, огорченной людскими грехами:

Молиhемо бога истинога,
Нек нам даде ключе од небеса,
Да затворим' седмера небеса,
Да ударим’ печат на облаке,
Да не падне дажда из облака.
Плаха дажда, нити роса тиха...
Да не падне за три године,
Да не роди вино, ни шеница.

(Станем молить истинного Бога — пусть даст нам ключи от неба, и затворим седьмь небес, наложим печать на облака, да не падет из них ни шумящий дождь, ни тихая роса... три года и да не родится ни вино, ни пшеница). Языческие предания о Перуне в позднейшую эпоху были перенесены двоеверным народом на Илью-Пророка и Юрия Храброго. На вешний Юрьев день (23 апреля), когда бывает первый выгон скотины на пастбище, белорусы причитывают:

Снятый Юрья, божий пасоль;
До Бога пашов,
А узяв ключи золотые,
Атамкнув землю сырусенькую,
Пусьцив росу цяплюсенькую (теплую)
На Белую Русь и на увесь свет.


Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/etnograficheskie-materialy/21/n-afanasbev-nauzy-primer-vliyaniya-yazyka-na-obrazovanie-narodnykh-verovan/5824/
Станешь ты добычей горя и тоски: ведьминский обычай вгонит в три доски! И на перекресток четырех дорог, так легко и просто понесут твой гроб...

Ведма

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 588
  • Репутация: 167
  • Ведма
Но главным образом представление о ключе-молнии сочеталось в народных поверьях с апостолом Петром, так как ему, по Евангельскому свидетельству, обещаны ключи царства небесного. По выражению сербских песен, при разделе могучих сил природы — ему достались летние жары (льетне вруhине), урожаи нив и виноградников и «кюучеве од небеског царства». Чехи взывают к нему: «Sv. Petr na vrchu (на небе) hrima, da nam trochu vina!» Сейчас приведенная нами белорусская песня варьируется еще так:

А Юрью, мой Юрью!
Подай Петру ключи
Зямлю одумкнуци,
Траву выпусцици,
Статок (скотину) накормици.

Соответственно с символическшм представлением ветров и грозы быстролетными птицами, народное русское поверье говорит, что ключи от неба (рая) находятся у той или другой птицы, которая, улетая на зиму, уносит их с собою, а весною снова прилетает отпирать небесные источники. В марте месяце, закликая весну, в деревнях Смоленской губ. поют:

Благослови, Боже,
Весну кликаць,
Зиму провожать,
Лета дожидаць!
Вылети, сизая галочка,
Вынеси золоты ключи,
Замкни холодную зимоньку,
Отомкни цеплое летечко.

В одной обрядовой песне Полтавской губернии галка называется золотою ключницею. В Малороссии рассказывают, что ключи от рая-вирия хранит при себе вестница весны — кукушка или соя. В великорусских губерниях верят, что 9 марта «прилетает кулик из-за моря, приносит воду из невольте». Итак, следуя поэтическому выражению старины, Перун отпирает облака и посылает дожди и плодородие; но в его божественной воле было и не давать благодатного дождя и наказывать смертных неурожаями, почему ему приписывали и самое замыкание туч, задержание дождевых потоков. В числе разнообразных метафорических сближений, какие с необыкновенною смелостью и свободою допускала фантазия древнейшего человека, падающий с неба дождь уподоблялся крови, истекающей из ран, наносимых Перуновыми стрелами облачным демонам. Отсюда возникли заговоры на остановление руды (крови), заговоры, обращенные к богу-громовнику с мольбою запереть кровавые раны — так же, как запирает он дождевые источники. Приведем слова заговоров: «Шел Господь с небес с вострым копьем, ручьи-протоки запирает, руду унимает— стрельную, ручебную, ножевую, топоровую...» «Встану благословись, пойду перекрестясь во чистое поле, во зеленое поморье, погляжу на восточную сторону: с правой, со восточной стороны летят три врана, три брательника, несут трои золоты ключи, трои золоты замки; запирали они, замыкали они воды и реки и синие моря, ключи (источники) и родники; заперли они, замкнули они раны кровавые—кровь горячую. Как из неба синего дождь не канет, так бы у раба Божьего (имярек) кровь не канула. Аминь». «Есть в святом море — лежит лотырь-камень, на том камню1 стоит Иоанн-креститель, подпершись железным посохом, и уговаривает у раба Божьего (имярек) кровавую рану — посеченную, порезанную, в белом теле щи поту, в костях ломоту, уговаривает у раба Божьего семьдесят жил, становых три жилы и замыкает ключом Божиим» (Новгородская губ.). Выражения эти перешли в самый обряд: при сильном течении крови из носу берут замкнутый замок и дают крови капать сквозь его дужку, или вместо этого — держат в обеих руках по ключу и верят, что такое средство останавливает течение руды: кровавая жила запирается. Подобно тому, как зимние холода и летние засухи запирают плодотворное семя дождей, так точно можно чародейными заговорами замкнуть силу плодородия в обвенчанной чете. Германцы приписывают ведьмам такую чару над молодыми супругами: во время свадьбы ведьма запирает замок и забрасывает его в воду, и пока замок не будет найден и отомкнут, супружеская чета делается неспособною к соитию. Чара эта называется schloss — schlissen и nesteiknupfen (nest — шнурок, ремешок, knupfen — завязывать). В Сербии враги, желающие, чтобы у новобрачных не было детей, украдкою завязывают одному из них узлы на платье. Интересна жалоба, занесенная в протокол стародубского магистрата 1 генваря 1690 года. Тимошка Матвеев бил челом на Чернобая, который во время свадьбы обвязывал его неведомо для чего ниткою-поргнинкою, и с того-де часу он, Тимошка, уже два года не имеет со своей женою никакого сполкованя (spolkowanie — соитие), а портнинку Чернобай забросил и сказывает, что без нее пособить беде не умеет. Как в приведенных чарах узлы производят плотское бессилие, так точно закручиванье колосьев (ржи, овса, конопли) на ниве может, по поверью, отнимать у хлеба спорынью (плодородие) и вместе с тем производить гибель скота и людей — обычные следствия неурожаев и голода в старину, когда не знали предосторожности и не делали запасов. Неурожай, голод и повальные болезни бывали, по свидетельству летописей, всегда неразлучны. Закрут (залом, завиток), до сих пор наводящий ужас на целые села, не должно смешивать с завиваньем колосьев на бороду Волосу; это последнее возникло из уподобления связанных созрелых колосьев завитой бороде древнего бога, имело значение жертвенного приношения и доныне совершается явно и с добрыми пожеланиями — на урожай и обилие. Напротив, закрут завивается тайно из жажды мщения, из желания причинить хозяину нивы зло и сопровождается заклятьем на гибель плодородия; он совершается так: злобный колдун берет на корню пучок колосьев, заламывает их и крутит (свивает) на Запад— сторона, с которой соединяется понятие смерти, нечистой силы и бесплодия; в узле залома находят иногда распаренные зерна и могильную землю: и то и другое — символ омертвения. В старинных требниках есть молитвы, которые следовало читать над таким очарованным местом: после установленного молитвословия священник выдергивал закрут церковным крестом и тем отстранял его зловредное влияние.

У греков и римлян пояс служил эмблемою девственности, подобно тому, как в нашем сказочном эпосе девица представляется под символом замкнутого ларчика, ключом от которого владеет ее будущий супруг. Всякая девица подпоясывалась шерстяным поясом, который разрешался в первую брачную ночь ее мужем (см. Одиссею, песня XI, стихи 245—6).

Во время родов узлы и пояс почитаются вредными, потому что с ними нераздельно понятие связывания, замыкания, а в настоящем случае нужно, чтобы женщина разрешилась от бремени (нем. entbunden werden), чтобы ребенку был свободный, открытый путь. Влияние языка обнаружилось в создании следующих поверий: на родильнице не должно быть ни одного узла, даже расплетают ей косу. Но этого недостаточно: при трудных родах призывают отца и заставляют его развязать или ослабить пояс, отстегнуть воротник сорочки, распустить учкур (поясок у штанов) и в то же время открывают у печи заслонку, отпирают сундуки и выдвигают все ящики. Во многих местах, во время трудных родов, просят священника отворить царские врата в храме, а повивальная бабка читает при этом «Сон Пресвятой Богородицы». В Курской губернии страждущую родильницу переводят троекратно через порог избы, чтобы ребенок скорее переступил порог своего заключения и явился на свет из утробы матери. В Германии думают, что сложенные вместе руки и поставленные одна на другую ноги мешают родильнице разродиться. В новогреческой сказке муж, покидая свою беременную жену, опоясывает ее поясом и говорит: «Ты не прежде родишь дитя, пока я не расстегну тебе этого пояса!» — и она действительно не могла разрешиться до того часу, пока не обрела своего мужа и пока он не разрешил ее пояса. В албанской редакции этой сказки муж, вместо пояса, запирает чрево жены своей серебряным ключом.

Сходно с этими данными, если умирающий долго мучится, то, чтобы душа скорее рассталась с телом, делают отверстие в потолке и в кровле избы или отворяют окно: обычай этот известен и в России и в Германии. Продолжительная агония отходящего в иной мир и трудные роды родильницы заставляют германских простолюдинов отворять дверь, отпирать окно и приподымать с крыши несколько черепиц или драницу. Душа представлялась связанною с телом до той поры, пока не являлась Смерть и не разрезывала соединяющей их нити, выпряденной парками. Освобожденная от земных уз, душа улетает в открытое для нее отверстие. Во многих деревнях, по выносе покойника со двора, запирают ворота, а в некоторых даже завязывают их красным поясом, чтобы вслед за умершим хозяином не сошли со двора его родичи и животы, т.е. чтобы не перемерли и другие члены семьи и домашний скот. Желание скрыть от Смерти дорогу в людское жилище вызвало обычай выносить труп усопшего не в те двери, которыми ходят живые, а в какое-нибудь нарочно сделанное отверстие, которое потом снова закрывалось. Так германцы в языческую эпоху разбирали для того стену и выносили мертвеца спиною вперед либо прокапывали отверстие под стеною и сквозь него выносили покойника. Ныне обычай этот соблюдается там только с трупами злодеев и самоубийц, которых выносят не дверями, а чрез отверстия под порогом или стеною. Нестор рассказывает, что когда умер Владимир святой, то «ночью межю клетми проимавше помост, обертевше в ковер и ужи свесиша на землю» отнесли его тело в церковь. Народные русские рассказы доселе сохраняют воспоминание о том, что мертвые выносились сквозь отверстие, прорытое под порогом.

Множество других поверий и обрядов, живущих в народе, возникло из того же источника. Приведем наиболее любопытные примеры: а) чтобы ребенок стал скорее ходить, для этого на Руси разрезывают ножом промеж его ног те невидимые путы, которые задерживают его ходу; b) увидевши первый цвет на огурцах, тыквах, арбузах или дынях, хозяйка перевязывает огудину красною ниткою из пояса и произносит: «Як густо сей пояс вязався, щоб так и мои огурочки густо вязались у пупянкы в огудини». Здесь высказывается желание, чтобы не было пустоцвету; цвет, зарождающий плод, называется завязью, и на этом слове создался самый заговор и сопровождающий его обряд; с) того, кто сажал в печь свадебный каравай, подвязывают утиральником и сажают на покутье, чтоб каравай не разошелся, не расплылся; d) круговая линия, как замкнутая со всех сторон, получила в народных верованиях значение охранительной черты, защищающей человека от зловредного действия колдовства и от покушений нечистой силы. Через круговую черту не может переступить ни злой дух, ни ведьма, ни самая Смерть; против чумы и других повальных болезней опахивают кругом деревни и села; при добывании кладов и цвета папоротника, при совершении различных чар и произнесении заклятий очерчивают себя круговой линией, для охраны от демонского наваждения. На Украине дети, завидя полет диких гусей, причитывают: «Гуси-гуси! завяжу вам дорогу, щоб не втрапили до дому», или «Гуси-гуси! колесом, червонним поясом»,— и думают, что от этих слов гуси закружатся на одном месте. У лужичан перед Рождеством дают курам корм, окружая его цепью или обручем, чтобы они клали яйца дома: этот обряд есть науза, замыкающая птицу в границах хозяйского двора. В Моложском уезде не обводят новобрачных вокруг стола, чтобы молодая не была бесплодна, т.е. чтобы не замкнуть ее плодородия круговою чертою. С дующими ветрами фантазия сочетала представление о буйных, неистовых, всесокрушающих существах, которым удалось вырваться на свободу; в тихое время они сидят в заключении, окованные и связанные своим владыкою. Норманны и вообще жители северных поморий верили, что колдуны могли продавать ветры мореплавателям, давая им ремни с волшебными узлами: когда развязывали на ремне один узел — начинали дуть тихие и благоприятные ветры, развязывали другой узел — ветры крепчали, а вслед за разрешением третьего узла — подымалась страшная буря.

Указанных примеров, я думаю, достаточно, чтобы увидеть, как важно и значительно влияние языка на образование народных поверий и обычаев и как необходимо занимающимся изучением народного быта и старины обращаться к пособию филологии. Опираясь на действительные факты, наука эта ясно доказала, что духовная сторона человека, мир его убеждений и верований в глубокой древности не были вполне свободным делом, а неизбежно подчинялись материальным условиям, лежавшим столько же в природе окружающих его предметов и явлений, сколько и в звуках родного языка. Слово человеческое, по мнению наших предков, наделено было властительною, чародейною и творческою силою; и предки были правы, признавая за ним такое могущество, хотя и не понимали, в чем именно проявляется эта сила. Слово, конечно, не может заставить светить солнце или падать дождь, как верили язычники; но если не внешнею природою, зато оно овладело внутренним миром человека и там заявило свое чарующее влияние, создавая небывалые отношения и образы и заставляя младенческие племена на них основывать свои нравственные и религиозные убеждения. Часто из одного названия, из одного метафорического выражения, как из зерна, возникает целый ряд примет, верований и обрядов, опутывающих жизнь человеческую тяжелыми цепями, и много-много нужно было усилий, смелости, энергии, чтобы разорвать эту невидимую сеть предрассудков и взглянуть на Божий мир светлыми очами!

Впервые опубликовано: Древности. Труды Московского археологического общества. Т. 1. Кн. 1. 1865.

Александр Николаевич Афанасьев (1826—1871) — русский собиратель фольклора, исследователь духовной культуры славянских народов, историк и литературовед. Надворный советник (1859).
Станешь ты добычей горя и тоски: ведьминский обычай вгонит в три доски! И на перекресток четырех дорог, так легко и просто понесут твой гроб...