В записи из Вологодской губернии местообитание кикиморы как будто бы связывается с водой: «Крещение в Кадниковском уезде зовется „водокрещение“. В этот день крестят рукой или ножом по воздуху окна и двери в избе, а также ставят кресты мелом, краской или углем. Это делается во избежание того, чтобы не вошли кикиморы и нечистые духи, так как и те и другие во время освящения воды кидаются всюду» <Иваницкий, 1890>.
Появляясь в доме, кикимора выходит из подполья, помещается за печью, на печи или в голбце, ср.: кикимора днем сидит за печкой, ночью — на голбце (Яросл.).
В некоторых районах России были уверены, что кикиморы существуют только в Святки (Новг., Волог.) или «одну ночь против Рождества» (перед Рождеством) (Новг.). Кикимора — дух, имеющий вид девушки в белой рубахе, «живет в гумнах до Святок, а после Святок куда-то уходит. Видеть ее случается очень редко» (Волог.).
На Вологодчине считали, что кикиморы во время Святок рожают: их дети называются «шуликуны», они вылетают через трубу на улицу и живут там до Крещения (19 января).
Наиболее распространено представление о постоянном пребывании кикиморы в доме. Обычно невидимая, она обнаруживает свое присутствие главным образом ночью. Поселившись в пустом доме, она бросает во входящих камнями из развороченной печи (Том.); в жилых избах кикимора растворяет двери и перебегает из комнаты в комнату; тревожит скотину (Перм.); топает, свистит и пляшет, стонет, стучит, гремит посудой, бьет ее, кидается из подполья луковицами, проказит с печной вьюшкой, мешает спать детям, щиплет перья у кур (Арх, Олон., Волог., Новг., Яросл., Вятск., В. Сиб.). Кикимора мучит по ночам животных, стрижет на Святках овец (Новг.); беспокоит, гоняет скотину (Перм., В. Сиб.); гладит скот, ухаживает за ним, но, рассердившись, стрижет овец, выстригает шерсть у скота, волосы хозяев (Арх., Олон., Волог.).
«Метящая» таким образом скот кикимора напоминает мокушу северных поверий, покровительствующую, по мнению ряда исследователей, овцеводству, прядению, «бабьему хозяйству». Любовь к прядению и ночным проказам сближает образы кикиморы и мары, а также ночной, полуночницы (последнее прослеживается в поверьях менее явно) (см. МОКОША, МАРА, НОЧНАЯ, ПОЛУНОЧНИЦА).
В некоторых районах России кикимору представляют помогающей по хозяйству, но чаще всего ее проделки вредны. Согласно вятским поверьям «присутствие кикиморки не особенно приятно для хозяев» <Васнецов, 1907>. По рассказу одного из жителей Читинской области, кикимора (или схожее с ней существо) всю ночь не дает покоя взводу партизан, остановившемуся на ночлег в доме, «где чудится»: «…ребята захрапели сразу, а я не успел. Слышу (а темно, свету-то нету), слышу, музыка заиграла, пляска поднялась! <…> Прямо чечетку выбивают, пляшут, такую штуку в этом дому!
Но я теперь сразу — одного, другого… Но, все насторожились, значит, слушам: играт музыка, да прямо так громко, и пляска така, говорит, идет! <…> Чиркнул спичку — нету никого, все спокойно. Потом он нам таку мигулечку, лампу, дал хозяин: на случай, говорит, зажгете… <…>
Зажгли эту светилку. Вот я лег. Потом расстроился — уснуть-то не можем. Вот пока эта светилка горит — ниче, все спокойно, никого нет. Как только угасим светилку, лягем — опеть така штука!»
Проделки кикиморы не только доставляют мелкие неприятности, но могут буквально изгнать хозяев из дома: «В Сарапульском уезде Вятской губернии во вновь построенном доме оказалась „кикимора“: никого не видно, а человеческий голос стонет; как ни сядут за стол, сейчас же кто-то и скажет: „Убирайся-ка ты из-за стола-то!“, а не послушают — начнет швырять с печи шубами или с полатей подушками; так и выжила кикимора хозяев из дому» <Зеленин, 1916>.
Кикимора ночью невидимо прядет в избе (Новг.); прядет, сидя на голбце (Яросл.); перед бедой она плетет кружева в подполье и дает знать об этом громким стуком коклюшек (Волог.); иногда она может «упрясть за хозяйку», но обычно мусолит, путает, рвет и жжет пряжу, которую оставили не перекрестив, не благословив (Олон., Волог.). Шишимора прядет чаще всего под праздники, но путая (Костр.); кикимора выходит по ночам прясть — «свист веретена раздается по всей избе», «но себя она мало когда показывает» (Новг., Белоз.) (особый, громкий, пронзительный звук веретена кикиморы нередко подчеркивается в рассказах о ней).
Все это проделки незримой кикиморы. Видеть ее нежелательно, показывается она к несчастью (Яросл., Волог.), к переменам в доме.
Одно из наиболее традиционных занятий кикиморы, за которым она становится видимой, — прядение. Она прядет, предвещая изменения в судьбах обитателей дома; может появиться из голбца и сесть на пороге возле двери (Волог.) или прясть, сидя на лавке. Если кикимора прядет на передней лавке, то это к смерти кого-либо из домочадцев <Максимов, 1903>. В быличке из Новгородской области пряха (персонаж, по-видимому, идентичный кикиморе) показывается «к плохому»: «Я только легла спать, слышу, моя прялка прядет, даже щелкат. Так жутко стало. Встану — нет никого. Как только прилягу — опять защелкат. Как схватила подушку, кинула, сказала: „Ой, Господи, что такое“. Бога-то помянула, она и исчезла. Это уж к плохому было: похоронна пришла от мужа» <Черепанова, 1996>.
Доможириха, схожая с кикиморой, «сидит у кросон перед прибытком»: «Вот я раз ночью выйтить хотела, встала, смотрю, месяц светит, а на лавки у окоска доможириха сидит и все прядет, так и слышно нитка идет: „дзи“ да „дзи“, и меня видала, да не ушла. А я сробела, поклонилась ей да и говорю: „Спаси Бог, матушка!“
А потом вспомнила, как меня мать учила относ делать. Взяла шанечку да около ей и положила. А она ницего — все прядет. А собою как баба, и в повойнике. Только смотреть все-таки страх берет. А она ницего — все прядет. И много у нас тот год шерсти было…» (Арх.)
По некоторым поверьям, кикимора прядет не совсем обычным способом: она подпрыгивает (Яросл.) или сучит нитки «наоборот» (Костр.).
Подобное прядение (не только в поверьях о кикиморе) может иметь особый смысл. В частности, «наотмашь», наоборот, «от себя» невеста накануне свадьбы сучила, пряла суровую нитку — оберег от колдунов (Сарат.). «В Великий четверг нужно встать до света и напрясть ниток: этою ниткою перевязывают больную голову, и она помогает также от всех болезней; при венце ею перевязывают невесту от дурного глаза» (Ворон.) <Селиванов, 1886>.
Изготовленные в праздники (под праздники) «оборотные нитки» играли важную роль в домашнем обиходе, обрядности. Так, в Великий четверг бабы сучили нитки «наобоко» и перевязывали ими затем в случае болезней руки и ноги (Сиб.); «четверговою нитью» (напряденной при вращении веретена в обратную сторону) перевязывали руки при острой боли в предкистном сухожилии (Влад., Новг.); при опахивании от повальных болезней из «засученных от себя» ниток делали вожжи (Влад.). В ночь на Великий четверг крестьянка «прядет шерстяную нить и конопляную нить, а затем берет равной длины две нити шерстяных и одну конопляную и „ссыкает“, то есть скручивает и сучит все три нити в одну нить, при этом поставляется в обязательное условие, чтобы все нити — шерстяная и конопляная — прялись не на правую сторону… а в обратную сторону, то есть в левую, и таким же способом следует „ссыкать“ нити» — «четверговая нить» (шнурок), которой опоясывались по голому телу и наглухо завязывали, предохраняла «от порчи, испуга, озевища, уроков и призоров» (Тобол.) <Городцов, 1916> (согласно верованиям многих районов России, «четвергов шнурок», надетый на поясницу или запястья, предотвращал болезни и защищал от вредоносных действий колдунов).
Посредством «оборотных ниток» гадали: привязывали изготовленные необычным образом нити (вместе с лоскутками) в Егорьев день на дерево и задумывали желание, которое должно было непременно исполниться (Новг.). Пряли в Святки «наопак» (наоборот) две нити (одну для жениха, другую для невесты) и пускали их недалеко друг от друга в воду, налитую на сковороду, следя, сойдутся они или разойдутся (разойдутся — свадьбе не бывать, ср. выражение «связать свою судьбу») (Олон., Влад.) <Криничная, 1995>. В Великий четверг пряли левой рукой несколько нитей и привязывали к березе — на каждого члена семьи по нити: у кого пропадет нить, тот умрет (Новг.).
Само прядение, особенно в большие годовые праздники, могло влиять на здоровье людей, животных, на благосостояние дома: «Прядение шерсти с произнесением заговоров» служит «для чарования скота и всего дома», ср.: «Как это веретено крутится, пусть скот и овцы выкручиваются из дома моего господина, чтоб стал пустой» <Запольский, 1890>. «Чародейственное значение» имело и веретено: «Так, в 1742 году в Дубенском магистрате обвинена была в чародействе мещанка Параска Янушевская за то, что она явилась в церковь в Маккавеев день освящать, согласно с обычаем, разные травы, среди которых она спрятала для освящения веретено, перевязанное красною лентою» <Антонович, 1877>.
В загадках Рязанской губернии «птицей Веретеном» именуется смерть; «…образ веретена участвует в символике годового времени, прежде всего дней, что очевидно из следующей загадки:
Стоит дом в двенадцать окон,
В каждом окне по четыре девицы,
У каждой девицы по семь веретен,
У каждого веретена разное имя.
<…> Как выясняет Л. В. Савельева, само слово „веретено“ является однокоренным с древнерусским веремя (время) и означает „то, что вертится“, „вечная вертушка“» <Криничная, 1995>.
В. Н. Добровольский отмечает: «Часто выводится в песне прядущая, снующая и ткущая богатырша; она выполняет свою работу посредством огромных и необычайных инструментов» <Добровольский, 1909> (с веретеном и прялкой в обрядовой лирике могут изображаться и весна, деревья).
По тому, как она навивает на веретено нити, могли судить о будущей жизни девицы, ср.: «Если девица, прядя лен, туго и правильно вьет на веретено нитки, то будет хорошо жить со своим мужем; если девица худо вьет свою пряжу на веретено и крестами, то будет худо жить и с мужем; если девица слабо вьет пряжу на веретено, то оба, и муж и жена, будут жить нехорошо» (Яросл.).
«Веретено (вретно) в руке женщины — древний символ, засвидетельствованный в рисунках и исторических источниках»; в росписи Софийского собора (г. Киев) с веретеном в руке изображена Богородица <Нидерле, 1956>.
Запреты для людей прясть и ткать по большим праздникам (или в дни, посвященные ведающим рукоделием божествам и духам) указывают на небытовой, сакральный смысл этих занятий, ибо в «поворотные», «переходные» моменты (полночь, Рождество, Святки и т. п.) мир может быть правильно (или неправильно) «свит, сплетен или спряден, соткан». «О Святки не метают вечером ниток, чтобы рожь не смоталась» (Волог.). «О Святках гнутой работы не работают (например, не гнут дуг, не делают колесных ободьев и т. п.); а то приплода скоту не будет» <Ермолов, 1901>; беременным нельзя в праздники шить, перематывать нитки, а то ребенок родится обмотанным пуповиной (Том.); летом на закате солнца не мотают ниток, чтоб не продлилась дорога в морском пути — за противными ветрами (Арх.), и т. п.
Кикимора, в отличие от людей, иногда прядет только в Святки, в те двенадцать дней января, которые определяют ход всего будущего года. В связи с «сезонным» прядением кикиморы находится, по-видимому, и святочный обычай рядиться кикиморами, шишиморами (старухами с прялками), отмеченный в разных районах России (в некоторых губерниях сходно рядились на масленицу) <Громыко, 1975>; ср. также вывод В. Н. Добровольского о том, что «песни и обряды, относящиеся к пряхе», приурочиваются большей частью к Святкам <Добровольский, 1909>.
Очевидно, прядение кикиморы — это прядение «нитей судьбы» дома и его обитателей. Она персонифицирует судьбу, рок: «…на Руси вещая пряха известна под именем кикиморы, о которой старинная пословица, взятая мною из одной рукописи прошлого столетия, говорит: „От кикиморы рубашки не дожидаться“» <Буслаев, 1861>.
Действиями кикиморы-судьбы, не только прядущей, объясняли и болезни скота, и различные заболевания кур, а также несчастья, неполадки в доме и хозяйстве, причины которых непонятны.
В восточносибирской быличке кукла-кикимора (правда, напущенная, наколдованная) губит парня: «…И вот, были вечерки раньше, собирали на вечер дома и девок и парней, всех… На балалайках играют, пляшут, вальс танцуют — по старинке.
Кончилось это в двенадцать часов уже, идти домой надо. Идет мой парень, племянник-то. <…> Дошел до ворот и стал. <…> Видит: кукла пляшет. <…> Как пройти домой? Кукла пляшет и все. Как она жива! Он: — Ай, черт побери! Че она мне, эта кукла-то?! — Ворота-то открыл, только пошел — она стук ему сюда! В голову. Пришел домой, лег спать. У него жар поднялся. Вот заболел, заболел. <…> Высох он, и вот уже осталось ему два дня или три, как помереть. Он сказал:
— Мама! Я умру — вы вот этот столб выкопайте и посмотрите, что там есть. Меня кукла раз в голову тут ударила, может, я из-за этого и хвораю…
Он умер. Они <…> столб-то выкопали, там кукла. <…> Мать-то потом узнала, вот, это наколдовали, это по злобе».
Кикимора именуется иногда «женой домового» (ср.: «у домового жена кикимора, волосы у нее растрепаны, живет под полом, выходит по ночам прясть» — Волог.), но скорее всего кикимора — исходно вполне самостоятельный мифологический персонаж.
«Своенравная, как судьба», кикимора не столько помогает, сколько вредит. Так, например, хотя на Вологодчине камень с отверстием («куриный бог» называли кикиморой одноглазым, подвешивали его в курятнике именно охраны птиц от кикиморы.
Кикимора не только персонифицированная судьба. В ее облике прослеживаются и черты покойника, проклятого, отсуленного нечистой силе. «Кикиморы — суть женщины, унесенные в младенчестве чертями и посаженные на несколько лет колдунами кому-нибудь в дом», — отмечал в конце XVIII в. М. Д. Чулков <Чулков, 1786>. И. Сахаров полагал, что кикимора — проклятая (или родившаяся от девушки и огненного змея) девушка; она быстро бегает, далеко видит, не стареет, все знает <Сахаров, 1849>. В. Даль также считал, что кикиморы — девки-невидимки, но ими могут быть и умершие некрещеными дети <Даль, 1880>. Представления о кикиморе — неотпетом покойнике или проклятом человеке — прослеживаются в поверьях Вятской губернии, Поволжья.
Подобно всем проклятым, заклятым, кикимора может стать человеком: «…стоит только подойти и на кикимору накинуть крест, как она тут и останется» (Новг., Белоз.). В симбирской быличке кикимора — проклятый родителями младенец; став взрослым, он невидимо обитает в кабаке, отцеживая по ночам вино и выживая целовальников до тех пор, пока не заключает договор с одним из них, оказавшимся самым смелым и «знающим». (Через год, по окончании договора, проклятый и целовальник прощаются; на прощание проклятый показывается чернобровым, черноглазым молодцем — «в щеках как будто розовые листочки врезаны».)
Кикимору — с особыми «наговорами» — могли напустить колдуны, а также насадить обиженные хозяином при расчете плотники, печники, ср.: кикимор часто садят плотники, «когда хозяева скупы на угощение» (Вятск.) <Васнецов, 1907>; «кикимору может напустить на человека враг, преимущественно знахарь, шептунья, наговорщица»; ее «можно привезти в бутылке, например из Казани, нередко „поставщиками“ кикимор считают приезжих татар» (Вятск.) <Алексеевский, 1914>. «Кикимора есть проявление силы колдовства, одухотворяющей неодушевленные предметы. Кикимору пускают в дом по злобе. Для того чтобы напустить кикимору, кладут с особым наговором и незаметно в доме куклу или игральную карту с изображением фигуры, или, нагнав на лодке плывущую по воде „коряжину“ (дерево с корнем), отламывают от нее сучок, затем возвращаются молча, чтобы никто не заметил, и втыкают этот сучок за печку дома, в который хотят впустить кикимору. Напущенная таким образом кикимора с наступлением сумерек начинает стучать, свистеть, переворачивать мебель, разворачивать полы и печи, бросать в жильцов кирпичами или другими предметами, которые „фунча“ (свистя) пролетают мимо. Однако ночная работа не оставляет вещественных следов: посуда, мебель, печи оказываются утром на своих местах и целыми» (Забайк.) <Логиновский, 1903>.
Кикимора — кукла (куколка), щепка, ножик (даже желтая тапочка (В. Сиб.) 1980) может обнаружиться под печкой, под матицей, в переднем углу, в подполье, в бревнах сруба, в поленнице. Следствия ее присутствия — шум, беспорядок, странные и страшные видения, не дающие покоя хозяевам дома: «Дом был у одних тут, все девка в доме ходила. Все помогала. Оне уйдут, она чугунки просты возьмет и в печку затолкат. А то и молоть помогала. <…> А ходила нага. И все делала. А спали раньше на полатях. И вот хозяйка пробудилась, рукой повела и ее учухала. А у ней, у девки, коса така длинна! Вреда-то не делает им, но опасно! Оне боятся. И давай дом разбирать. И вот нашли куклу в матке… Дом перетащили, после этого ничего не стало» (В. Сиб.). В сходном сюжете кикиморы Акулька и Дунька, «насаженные» старичком странником, всячески вредят и в конце концов выгоняют хозяев из дома. Из-за «насаженной куклы-кикиморы» в избе «маячит» — чудятся то поросенок, то заяц, то собака и даже бык; раздается свист, плач ребенка («аж за душу тянет»); слышатся песни и танцы: «Вот, гыт, лягем спать вечером — то табуретки запляшат, прямо, гыт, запляшат, то столы запляшат, значит» (В. Сиб.). Еще в одном восточносибирском сюжете кикимора «разговаривает» с людьми, отзываясь на вопросы стуком: «Приезжали с Заводу, партизаны приезжали. Не верили же, что за кикимора. <…> Как-то узнавала, сколько чужих, сколько наших. Вот спросят:
— Сколько чужестранных, из чужой деревни-то, здесь? — Стукнет — точно!
— А сколько наших? — То же само.
А дядя Вася, папкин-то свояк, чудной был:
— Но, ты бы хоть взыграла „краковяк“ или „коробочку“. <…>
„Располным-полна коробочка…“ — выигрывала, стуком на половицах-то».
Кикимора, особенно смешиваемая с марой (духом в доме, привидением), иногда предстает и своеобразным призраком, «ночным божеством сонных мечтаний» <Чулков, 1786>; «ужасным привидением» <Кайсаров, 1807>.
Многозначность образа кикиморы отражена в самом ее имени, двусложном (кики-мора) и трактуемом различно. Первая его часть, возможно, возникла из звукоподражания, ставшего названием и птичьих криков, и самих птиц, a также причитания, плача: «кикать», «кикнуть» означает «кричать» (о птицах), «плакать, причитать» (о людях); «кикарика» — это и крик петуха, и сам петух; кроме того, «кика», «кикиболка» — «женский головной убор», в ряде губерний России напоминающий своей формой птицу.
Вторая часть названия — «мора», «мара» — может быть и наименованием самостоятельного мифологического персонажа (мара — дух в доме, привидение, домовой) (см. МАРА).
Таким образом, в двусложном имени кикиморы отразились представления о ней как о существе, связанном с птицами (о курином боге? о куриной смерти?), и, возможно, о существе плачущем, причитающем перед бедой, а также о привидении, ночном кошмаре, персонифицированной судьбе, смерти (заслуживает внимания и то, что один из дней «на стыке» зимы и весны — 1 марта — в крестьянском календаре именуется днем Маремьяны праведной или Маремьяны-кикиморы).
Одна из трактовок этого образа принадлежит Д. К. Зеленину. Он полагает, что кикимора — щепка, кукла — трансформация специально изготавливаемого вместилища (лекана), куда должен вселяться (переселяться) дух, необходимый или вредоносный: «Наличие лекана почти с необходимостью предполагает и наличие духа. У русских жителей Алтая зложелатель, при перестройке дома, вкладывал в паз вместе со мхом куклу, обрубок дерева или даже щепку, „и этого было достаточно, чтобы в доме поселилась злая кикимора“ (Том.) Понимать это нужно так: в лекан обязательно вселится дух, лекан не останется пустым» <Зеленин, 1936> (антропоморфные леканы у ряда народов Сибири могли иметь вид женских фигурок — покровительниц семьи, рода, «хозяек» дома; человекообразную фигурку изображал иногда и куриный бог — «кикимора одноглазый» — у русских).
Многозначность, некоторая расплывчатость представлений о кикиморе обнаруживается и в том, что кикиморой (шишиморой) может называться и лешачиха, лесовая русалка (Волог., Леи., Сиб.), и водяная «хозяйка» (Вятск.), и дух, сходный с полудницей, который охраняет поля, держа раскаленную добела сковороду («кого поймает — изжарит») (Волог.); и антропоморфная фигура, сжигаемая на масленицу (Яросл.), и лихорадка (Яросл.), и дух, вызывающий кликушество (Перм.). В поверьях Вятской губернии кикимора — «бес более легкого порядка, входящий в кликушу»; «в Орловском уезде (Вятской губернии) кликуши, по имени сидящего беса, называются кикиморами» <Попов, 1903>. В Олонецкой губернии болезни олицетворяются в виде женщин-кикимор, «которых почитают или стараются прогнать угрозами; с лихорадкой надо, говорят, поступать серьезнее, с оспою же — ласковее» <Демич, 1899>.
В историко-литературных памятниках о кикиморе упоминается начиная с XVII в., ср. свидетельство в делах московских приказов о том, что в начале XVII в. в Галицком уезде крестьянин Митрошка Хромой имел сношение с нечистым, «а словет нечистой дух по их ведовским мечтам кикимора» <Черепнин, 1929>. Предполагается также, что «предшественницей» кикиморы может считаться упоминаемая в заговорах качица (катица) <Черепанова, 1983>, а кикимора-мара — «древнейшее имя домового» <Зеленин, 1991> (см. Домовой, Качица).
Кикимора-судьба — существо достаточно непредсказуемое, поэтому в поверьях отмечено мало способов задобрить ее или вступить с нею в договорные отношения. Если кикимора начинала греметь посудой или бить ее, крынки перемывали водой, настоянной на папоротнике (считая, что кикимора после этого оставит посуду в покое).
От проказ кикиморы помогали подвешенные в курятнике «куриный бог», горлышко разбитого кувшина, горшок без дна, старый лапоть, кусочек кумача: «Крестьяне Мещовского уезда имеют обыкновение вешать в курятниках под застреху, над самой насестью, отбитое от кувшина горло для того, чтоб кикимора (так называется иногда привидение, домовой) не причинила курам никакого вреда. Есть поверье, что если не будет принято такого предохранения, то ежедневно увидят недочет в курах, которых поедает привидение. Кувшинное горло вешают не на веревке, но на мочалах. Так заведено исстари» (Калуж.) <Ляметри, 1862>.
Оберегая от кикиморы скот, в хлеву (под ясли) клали «свинобойную» палку. В доме, остерегаясь кикиморы, держали у полатей в воронце верблюжью шерсть, не оставляли неблагословленными пряжу, веретена, прялки, коклюшки.
«Напущенную», «насаженную» кикимору-куклу отыскивали, изгоняли с помощью колдунов; старались задобрить «насадивших» ее мастеров-строителей (найденную кикимору необходимо было сжечь, бросив в огонь наотмашь) (В. Сиб.).
Изгнать кикимору можно было и окропив дом святой водой, и с помощью заговоров. В некоторых губерниях России кикимору «для профилактики» выпроваживали из дома 17 марта, в день Герасима Грачевника. Изгнание кикиморы сопровождалось приговорами типа: «Ах ты гой еси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома скорее, не то задерут тебя калеными прутьями, сожгут огнем-полымем и черной смолой зальют» (Ю. Сиб.).
По поверьям ряда районов России, кикимора, как и домовой, боялась медведя и убегала от него: «В одной избе ходила кикимора по полу целые ночи и сильно стучала ногами. Но и того ей мало; стала греметь посудой, звонить чашками, бить горшки и плошки. Избу из-за этого бросили, и стояло то жилье впусте, пока не пришли сергачи с плясуном-медведем. Они поселились в этой пустой избе, и кикимора, сдуру, не зная, с кем связываться, набросилась на медведя. Медведь помял ее так, что она заревела и покинула избу. Тогда перебрались в нее и хозяева, потому там совсем перестало „манить“ (пугать). Через месяц подошла к дому какая-то женщина и спрашивает у ребят:
— Ушла ли от вас кошка?
— Кошка жива да котят принесла, — отвечали ребята.
Кикимора повернулась и пошла обратно и сказала на ходу: „Теперь совсем беда: зла была кошка, когда она одна жила, а с котятами до нее и не доступишься“» <Максимов, 1903>.
В поверьях XIX в. и особенно XX в. образ кикиморы часто обезличен: кикиморами могут именоваться самые разнообразные опасные, неприятные и нелюдимые существа.
© Власова М. Энциклопедия русских суеверий.
