Мать моя, бывши еще молодою, всего второго или третьего года по замужеству, раз в летнее время, проснувшись в ранний досвиток, увидела, что ее свекровь уже встала, оделась и месит тесто на просфоры (они были просвирнями). Матери показалось совестно, что старухасвекровь встала прежде нее, а она, молодая, еще в постели,— поспешно схватилась, накинула на себя платье и вышла коров доить. Уже занималась заря. Подоивши коров, растопила печку, прибрала в хате и отогнала к череде коров. Возвращается домой, отворила дверь и видит, что свекровь лежит себе преспокойно . на постели и сладко спит. Услышав же стук дверей, свекровь открыла глаза, быстро поднялась с постели и с аханьем бросилась к тесту, которое давно уже следовало подбить, а то оно должно было уже перестоять и теперь на просфоры не годиться более. И говорит свекровь моей матери: «Чого ти мене не збудила? Пропало тепер тисто!» «Та шо ви, матушка говорите?! Я ж бачила, шо ви и одити стояли коло его, и мисылы; я коло вас и пройшла мимо, ще й на столи свичка горила». Посмотрели тесто: оно и не тронуто Посчитали — пропащее тесто, а дело было пред какимто большим праздником: много было учинито. Погоревали, но делать нечего, другого теста нет; коекак покачали просфоры, на листы да и в печь — уж какие будут. И что же? Вышли такие удачные просфоры, что еще никогда таких хороших у них и не бывало. Многие тогда утверждали, что это Доля старухи свекрови месила тесто, что ее то в образе свекрови и видела моя мать (сл. НовоЕкатеринославль),
«Одний жинци Олени случилось так, шо Доля ей стала до ней ходыты. Пряла Олена пизно увечери та так и бросила пряжу, прялку и гребень з мичкою. Як входе жинка, сила на гребень и пряде. Попрялась, тоди достала мотовило, смотача пряжу, опьять надила на мисто мотовыло — и пропала. Тик багато разив Оленци то бачилось. «Шо воно ходе?» — покликала Олена свою ридну матирь до себе. Повечеряли, полягали спати. Мати заснула, а Оленка не спить, бачить — ходе та жинка по хати. Походила, походила и сила на полу; Оленка встала и сила беля ней, а вона, як неначе спросонку, потягнулась та й пропала. А то раз Олечка вдень мазала хату; стала на печи мазати, а та жинка сыдить на печи у куточку. Оленка злякалась та геть з хати, та до сусид Прийшли сусиды, а там еже никого нема. А то ще раз так було: мяла Оленка прядево в синях, ввийшла в хату, а Доля сыдыть коло викна. Оленка так прывыкла до тии жинки — Доли, шо и не лякалась ей, а вона ничого Олений и не казала николы. Тож и друга наша жинка бачила свою Долю. Раз мазала вона в печи та и не домазала, чи за глиною, чи так чогось вылизла из печи. Затим полизла вдруге, а там уже сидыть якась жинка, точнисинько як вона сама, и домазує. Хозяйка злякалась, як крыкне, та назад. Пидождавше трохе, опьять до печи, а еже никого нема. Вымазала в печи, полизла на пич, шоб и там помазаты, глядь, а там у куточку таж жинка маже; хозяйка вже осмилылась та до ней, а ей як не бувало» (сл.Тарасовка).
«Одна баба ходыла в монастырь молыця Богу, и сила вона коло колодезя закусыты. До ней прыйшла якась старуха и сила соби коло ней. Та баба закусыла и стала пыты воду, старуха тож стала пыты; баба стала йты, старуха соби за нею; баба стала хрыстыця, старуха й соби. Баба и каже старухи: «Чого ты прывьязла до мене?» «Того, шо я твоя ныщасна Доля»,— сказала старуха и стала нывыдыма» (хут. Малиев).
Брак — дело судьбы, оттуда понятие о суженом, о суженой Отсюда же, вероятно, ведет свое качало и представление о том, что Доля женщины является в виде мужчины, а Доля мужчины имеет образ женщины, и вообще с идеей судьбы связывается мысль о Высшем промысле. Следующий рассказ может служить к этому иллюстрацией
Ходылы по земли Бог та святый Петро. Йдуть воны мымо груши, а пид тиею грушою лежить чоловик, рот роззявыв: дожида, поке ему груша в рот упаде. Пишлы воны дальши, дывлятця — дивка жито жне, та вже ж так прыязно жне, шо и не розгынаетця. Св. Петро й каже: «Бач, Господы, гарно и подывыця на оцю дивку, шо вона так прыязно робе». А Бог и каже: «А замитыв ты, св. Петро, отого чоловика, шо пид грушою лежить,— то ии Доля».—«За що ж,— каже,— Господы, так?» «А ты ж бачив,— каже Бог,— шо тому линь и руку пидняты, шоб биля себе грушу взяты; а ся, бачиш, он як прыязно робе; от вона побиля себе й его прогодує» (сл. Араповка).
«Жила одна дячиха вдова. Пид Саввы (5 декабря) пизно вечером вернулась вона з олийныци додому, а жила вона одна в хати. Засвитыла вона каганець, дывыця — аж коло столу стоить чоловик в обирваним дячкивским кавтани и держе в руках шапку й руковыци полатани. Дуже злякалась бидна дячиха: хата в ней була замкнута, виткиль же взявся сей чоловик? А вин стоить та й пытае: «Чи багацько алии набыла?» Обисмилылась трохе дячиха и пыта его: «Шо ты таке за чоловик? Чы ты за моею худобою прыйшов чи за моею душою?» «Ни,— каже,— я не за твоею худобою прыйшов и не за твоею душою: я — твоя Доля». Поляпав ии долонею по плечи та хто й зна, де й дився. Мисяцив через два прыйизжа ту дячиху свататы одын дяк. Вона як глянула на него, та так и ахнула: це той самый чоловик, що прыходыв до ней уночи пид Саввы; « тим же порваним кавтани и та ж полатана шапка в руках» (там же).
В любви вся радость, все горе жизни, вся поэзия ее. Жизнь без любви — жизнь без счастья, без Доли. И вот, парень и девушка ищут своей Доли в образе суженой или суженого. Ищут, но не всегда находят:
Зеленый дубочек на яр похилывся,— Молодым чумаче, чого ззжурывся? Чи волы присталы, чи з дороги збывся? «Волы не прысталы, з дорогы не збывся: Того зажурывся, без Доли вродывся. Пиду в чисте поле, пошукаю Доли». Та й не найшов Доли: найшов сыне море. На сынему мори стоять рыболовы. «Ой вы, рыболовци — добрий молодци! Закыньте вы сити по сынёму морю Та пиймайте Долю парню молодому!» Не пиймалы Доли та пиймалы щуку, Та пиймалы щуку парню на разлуку. «Щука рыба грае: соби пару мае, Мини, молодому, парочки немає. Тилько мини й пары, що очици кари, Тилько й до любови, шо чернии бровы. Чорни бровы маю та не оженюся: Пиду до риченьки, з горя утоплюся». «Ой, не ходы, серце, бо душу загубыш; Ходим повинчаемось, колы вирно любыш!» Пишов чумак яром, дивка долыною; Порис чумак терном — дивка калыною.
В варианте этой песни, записанном в сл. Тарасовке, девка названа прямо Долею, а вместе с тем яснее выражена и идея несудьбы, недоли: казак говорит:
«Пиду до риченьки, з жалю утоплюся».
Ой, по тим боци моря обызвалась Доля:
«Не топысь, козаче, бо душу загубыш;
Ходим повинчаймось, колы вирно любыш!»
Пишли виньчатыся — нема попа дома:
«Чи твое несчастье, чи моя недоля.
Запрягай, козаче, коня вороного,
Пойидемо виньчатьця до попа чужого».
Йихалы мы поле, йихалы другое,
На третье поле сталы повертатьця —
Став кинь спотыкатьця.
«Не йидьмо. козаче, не будем виньчатьця».
Пишов козак яром, дивка долыною;
Зацвив козак маком, дивка — калыною.
Видит девушка своих бывших подруг замужем, а ей не судилось еще «одружиться»; те сидят парочками, а ей приходится одной искать свою Долю. Годы проходят, а суженого нет, то — вина ее Доли. Доля забыла ее, расхаживает по гостям, а девушка сохнет без Друга, чахнет и плачется на свою Долю.
Изза горы витыр вие, а доля з гостей иде.
«Де ж ты, Доле, була, шо мене забула?
Чи ты Доле, в лиси забарылась?
Чи ты, Доле, в поли опизнылась?»
«В лиси я не барылась,
В поли не пизнылась:
На рыночку була, горилочку пыла».
Як пішу я помиж гироньками —
Сидять люды все пароньками;
А як тыпер я молода —
Мини доли й парочки ныма.
Тико мини й пары, шо очици кари;
Тико й до Любови, шо чорни бровы;
Тико й отрадоньки, шо чорни бривоньки.
Як пиду я по пидгирью —
Плачуть люды по биздилью;
А я, молода, горько плачу,
Свои лита марно трачу.
По другому любому чоловику
Плачте, очи, хоть до вику;
А як плакаты по якому —
Не вылю й тыпер и николы никому.
Разлучена девушка со своим милым — рассталась со своим счастьем, со своей Долей, доходит до отчаяния, но еще теплится в сердце надежда: и ходит девушка по полю, кличет и ищет свою Долю:
Пасла дивка лыбыди на зелений лободи —
Гей, Доле ж моя. Доле! — на зелений лободи.
На зелений на трави, на шелкови мурави —
Гей, Доле ж моя, Доле!—на шелкови мурави.
Напаслыся лыбыди, полытилы до воды —
Гей, Доле ж моя, Доле! — полытилы до воды.
«Доле ж моя нещаслыва, чом ты ж мене ны втопыла?
Чом ты ж мене ны втопыла — навик з мылым розлучыла»?
Гей, Доле ж моя, Доле! — навик з мылым розлучыла.
Ходе дивка по полю та й пытае про Долю —
Гей, Доле ж моя, Доле! — та й пытае про Долю.
Таксе обращение к своей Доле и искание ее составляет один из излюбленных малорусскими песнями мотивов. Укажем на общеизвестную, варьируемую на разные лады: «Де ж ты бродыш, моя Доле? ье доклычусь я тебе,..»
Или вот еще одна в том же роде песня:
Як выйду я на круту гору, Та й гляну по сыню моою —
Эй, Доле моя' Де ж ты водою, Доле, заплывла? Плыве чозын и выселычко, Сыдыть батько, мое сердычко —
Эй. Доле моя! Де ж ты водою. Доле, заплывла? Постий, човын, ны плывы, Я з батьком поговорю —
Эй, Доле моя! Де ж ты водою, Доле, заплывла? «Ой, рад бы я с тобою говорыть, Так бо повын човын воды набижить».
Эй, Доле моя! Де ж ты водою, Доле, заплывла?
Доля хотя уплывает иногда с водою и скрывается за морями, по словам песен, однако не оставляет без ответа упреков, когда ставится в вину ей то, что неизбежно вытекает из личной необузданной воли самого обвинителя. Здесь, по взгляду народа на судьбу, Недоля — горькая Доля — выступает со свойствами вменяемости, заслуженности. Народ говорит: «Робы, небоже, то й Бог поможе», говорит, что каждый человек своими делами кует себе счастье: «Всяк свого щастя коваль». Это признание за своей волей важного значения в деле устроения личного счастия указывает нам, между прочим, на одну глубокую черту в характере малоросса, именно на то, что идея фатализма не заглушила у народа идеи личной ответственности, вытекающей из сознания малороссом значения в практической жизни той свободной воли, какая характеризуется словами: я хочу.
Широкое распространение в Малороссии нижеследующей песни и множество ее вариантов говорят в пользу высказанного замечания.
Та йшов козак (чумак) з Дону, та з Дону додому,
Та й сив над водою, та й сив над водою.
Та й дывыця в воду та й на свою вроду,
Проклынае свою Долю:
