Одна изъ глухихъ и отдаленныхъ деревень Олонецкой губерніи. Она расположена вдали отъ тракта, посреди дремучихъ лѣсовъ, за непроходимыми болотами, проѣздъ по которымъ возможенъ только зимой, а лѣтомъ можно проникнуть туда пѣшкомъ, да и то въ іюнѣ или въ іюлѣ, когда болота значительно просохнутъ. Свѣтъ ученья еще не проникъ въ эту глушь, а потому населеніе ея крайне неразвито и невѣжественно и, мало сообщаясь съ другими деревнями, живетъ своей отдѣльной своеобразной жизнью, весьма характерной во многихъ отношеніяхъ. Однако, не смотря на все невѣжество, эти бѣдняки въ высшей степени довѣрчивы, простосердечны и добродушны. Во всей деревнѣ — назову ее Адуевкой — я встрѣтилъ одного грамотнаго старичка, да и тотъ кромѣ славянскаго текста ничего читать не умѣлъ. Нисколько, поэтому, неудивительно, что вся жизнь Адуевцевъ обставлена массою суевѣрій и предразсудковъ.

II.
Весной какъ-то Акулина Лопаткина ходила съ дѣтьми въ Голодаевку, — къ сестрѣ своей въ гости, а у той ребятишки лежали въ оспѣ; отъ нихъ, должно быть, болѣзнь перешла и къ Акулининымъ ребятишкамъ, а тамъ и (начала) гулять по Адуевкѣ, — всѣхъ ребятъ перековеркала, а многіе и Богу душу отдали. Кто-то совѣтовалъ адуевцамъ больныхъ дѣтей держать отдѣльно отъ здоровыхъ и не пускать къ больнымъ никого изъ другихъ избъ, чтобы не переносить изъ дома въ домъ заразы, но адуевцы недовѣрчиво покачали головами и махнули рукой:
— Божеское это попущеніе — и ничего тутъ не подѣлаешь, — потому, больше Бога не быть!..
Даже къ Еремѣевнѣ, — извѣстной знахаркѣ, — обращались рѣдко за наговоромъ, развѣ ужъ въ особенно затруднительныхъ случаяхъ. Однако болѣзнь день-ото-дня становилась все опаснѣе и опаснѣе: бѣдные ребятишки мерли, какъ мухи. Хотя многимъ изъ адуевцевъ ребята были и въ тягость, но всетаки жаль.
— Вѣдь тоже живой человѣкъ, хоть и малъ!... Чадь, тоже чувствія есть и также больно!... толковали они. Наконецъ Данило Кривоколесовъ направился за фельдшеромъ въ волость (его кто-то надоумилъ), а бабы нашли къ Еремѣевнѣ за совѣтомъ, — что дѣлать и какъ быть? Еремѣевна и тутъ не растерялась, а научила неразумныхъ, что и какъ, — приставила голову къ плечамъ.
— Вамъ, говоритъ, надо было бы встрѣтить оспу-то энту съ хлѣбомъ-солью, какъ гостью, умилостивить ее, — вотъ она бы и полегче стала ребятъ-то дергать… А прогнать ее совсѣмъ нельзя, потому — она Богомъ послана… Болѣсть она лютая, и такихъ болѣстей — двѣнадцать сестеръ, а всѣмъ имъ разныя имена, и посылаются онѣ Богомъ для вразумленія людей и носятъ ихъ двѣнадцать буйныхъ вѣтровъ на двѣнадцати огненныхъ крылахъ; оттого эти болѣсти и жгутъ, и томятъ человѣка. Шесть старшихъ — черныя немочи, а шесть младшихъ — красныя. Черныхъ ничѣмъ не умилостивить и не дай Богъ съ ними спознаться… Младшія — красныя только жгутъ человѣка, ихъ можно умилостивить, — вотъ хоть бы оспу — надо встрѣчать съ хлѣбомъ-солью да приговаривать:
Оспа-оспица,
Красная сестрица!
Хлѣба-соли откушай,
Наше моленье послушай!
Безъ огня къ намъ приди,
За дубовымъ столомъ посиди,
На далекій путь отдохни;
Гости часъ,
Уйди отъ насъ, —
Съ буйнымъ вѣтромъ полетай
Въ заморскій — чужой край,
На невѣрныхъ людей
Уноси сто огней!...
Вотъ оспа и послушаетъ: слегка пожжетъ, пожжетъ дѣтушекъ, да и смилостивится!
Низко поклонились адуевскія бабы Еремѣевнѣ за добрый и дѣльный совѣтъ и ушли оспу встрѣчать. У Еремѣевны отъ такого совѣта въ закромѣ мучицы прибавилось да лишняя кура завелась…

III.
Пришелъ фельдшеръ, а съ нимъ и повивальная бабка. Всѣ адуевцы отъ мала и до велика (особенно бабы) сбѣжались въ избу Данилы Кривоколесова смотрѣть, какъ фельдшеръ будетъ оспу у ребятъ выживать. Жена Данилы, Ѳекла, помня наставленія Еремѣевны, тѣмъ временемъ накрыла чистою скатертью столъ въ «большомъ углу», поставила хлѣбъ и соль и стала ждать, что будетъ. А бабы во всѣ глаза смотрѣли на акушерку и удивлялись, что она еще совсѣмъ молодая и нисколько ни похожа на извѣстную повитуху Калиниху.
— Нешто это бабка?... Самое хоть сичасъ подъ вѣнецъ, — а бабка!...
— Барышня, — одно слово!...
— Чай и родовъ-то не видала, а не то, штобы прочее што!...
— Гдѣ ей съ ребятами возиться!.. толковали вполголоса бабы.
Вспомнили тутъ, конечно, и Калиниху , какъ она еще въ позапрошлый годъ у Парани Топоркиной вытащила изъ утробы ребенка за голову, при трудныхъ родахъ, какъ потомъ родильница чуть не умерла, а ребеночекъ черезъ полсутокъ Богу душу отдалъ…
А то еще у Анфисы Бабулиной ребеночекъ мучился животикомъ полгода, и Калиниха въ каждую пятницу на зарѣ «смотрѣла отъ грыжи», даже достала у какого-то странника соку отъ іорданскихъ тростниковъ и поила малютку, да ужъ, видно, Богу угодно было призвать къ Себѣ ангельскую душеньку, — ребеночекъ умеръ… И много такихъ случаевъ приводили бабы въ похвалу стараніямъ Калинихи. Между тѣмъ, фельдшеръ и бабка приготовили все необходимое для прививанія оспы и разъяснили адуевцамъ, какъ спасать дѣтей отъ зараженія оспой черезъ прививаніе. Конечно, наши адуевцы не охотники до такихъ мудренныхъ вещей и ничего изъ этихъ объясненій не поняли, а съ напряженнымъ вниманіемъ ждали, какъ изъ этихъ трубочекъ и пузырьковъ выскочитъ оспа въ образѣ одной изъ двѣнадцати красныхъ сестеръ и какъ ее будутъ «прибивать» ребятамъ. И боязно, и любопытно…
— Ахти, какія страсти!... шептались бабы. Фельдшеръ и бабка приступили къ дѣлу: приказали Ѳеклѣ у двухлѣтняго Степки, еще не заразившагося оспой, обнажить лѣвую ручку и слегка сдѣлали на ней два надрѣза, куда и пустили изъ трубочки каплю жидкости. Степка сначала дико озирался и заревѣлъ, но два здоровыхъ шлепка отъ матери и конфекты отъ «барышни» (акушерки) заставили замолчать его и онъ, скоро утѣшившись, засмѣялся во весь свой дѣтскій ротикъ. Дѣло было быстро и умѣло сдѣлано. Адуевцы и рты разинули отъ удивленія, что ни какая оспа не выскочила, ни изъ трубочки, ни изъ пузырька. Фельдшеръ и бабка ушли въ другую избу, а Ѳекла стала со Степкой къ приготовленному столу и громко произнесла «заговоръ отъ оспы» по предписанію Еремѣевны. Оставшіяся въ избѣ бабы съ благоговѣніемъ прослушали ее, а иныя и вторили ей въ тихомолку.
Черезъ мѣсяцъ оспа въ адуевкѣ совсѣмъ прекратилась.
— Каково у тебя, Митревна, Ѳомка то поправляется? спрашивала Фадеевна свою сосѣдку на колодцѣ, — излюбленное мѣсто всѣхъ бабъ для толковъ и пересудовъ.
— Ужъ поправился! И болѣлъ-то мой Хомушка такъ слегка и недолго, — слава Ти, Господи!... Ну, а твой-то Еремка какъ?...
— Почти и не болѣлъ!... Да, помилуй Богъ Еремѣевну, — научила, какъ болѣсть-то энту встрѣчать, а не то бы всей деревнѣ бѣда!
— Брешьте больше, сороки шилохвостыя!... молвилъ подошедшій къ нимъ Вавило Метелкинъ: — рази не видѣли, какъ фершалъ-отъ оспу енту прибивалъ ребятамъ?... У него она заперта въ трубочкѣ и сначала онъ ей крылья обрѣзывалъ: видѣли, чай, какъ онъ рѣзалъ ножомъ на рукѣ-то у ребятъ?!..
— Ну, а потомъ и пускалъ ее маненько, штобы, значитъ, безъ силы была. — Оттого и ребятъ слегка забирало?
— Такъ-то такъ, да и Еремѣевна помогла наговоромъ!... возразили бабы.
— Вѣстимо и Еремѣевна!.. согласился Вавило.

Олонецкие губернские ведомости. 1900. № 77.






Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/knigi-i-statbi/128/ospa/1115/