Новости: Группа нашего форума ВКонтакте: Гадание • Магия • Руны | VK

  • 03 Декабря 2024, 20:12:10


Автор Тема: Эпидемия холеры  (Прочитано 657 раз)

Фрау Марта

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 3954
  • Репутация: 1583
  • Фрау Марта Фрау Марта Фрау Марта Фрау Марта Фрау Марта Фрау Марта Фрау Марта
Эпидемия холеры
« : 23 Апреля 2021, 22:11:47 »
Летом 1830-го года жизнь в обоих российских столицах практически замерла. Горожане боялись выходить из домов, надеясь что хотя бы так до них не доберется смертоносная болезнь. Медицинская помощь того времени практически ничем не могла помочь: заболевший, как правило, угасал за одни сутки.



Природным очагом холеры ученые считают Индийский субконтинент, откуда она попала сначала в Европу, а затем и в Россию. О новой болезни тогда почти ничего не знали: народная молва рисовала ее в виде большой черной птицы, которая летает по ночам и если тронет крылом какой водоем, то в этом месте и возникает очаг болезни. Крестьяне часто пытались укрыться от мора в бане, но чаще всего просто разбегались с насиженных мест, как только открывалась зараза.

Власти практически ничем не могли помочь, так как тогдашняя наука имела довольно общие представления о новой эпидемии. Достаточно сказать, что холерный вибрион был открыт только в 1854 году.





Поэтому самой распространенной мерой стало учреждение карантинов, которые должны были препятствовать перемещению людей, что могло вызвать и распространение болезни. Это решение вызвало возмущение населения, вспыхнули так называемые "холерные бунты". Люди не знали что им делать, так как болезнь быстро распространялась, забирая тысячи жизней. Современник тех событий в Петербурге писал: «Болезнь свирепствует с адскою силой. Стоит выйти на улицу, чтобы встретить десятки гробов на пути к кладбищу. Народ от бунта перешел к безмолвному глубокому унынию. Кажется, настала минута всеобщего разрушения, и люди, как приговоренные к смерти, бродят среди гробов, не зная, не пробил ли уже и их последний час».

От холеры гибли и медики, больницы были переполнены. В воспоминаниях современников сообщается о многочисленных суевериях, которые якобы могли обезопасить следующих им. Верили, что помогает растирать руки уксусом, хлором, дышать через платки натертые хреном. Обыватели жгли можжевельник и мазались жиром.




Считалось, что холера — болезнь бедных кварталов. Некрасивая. Неблагородная. Но во вторую вспышку холера пробралась во дворцы графов и князей. Богатые свои потери скрывали, фальсифицировали причину смерти, ведь главный страх — быть похороненным не под церковью, где крестили, а в общегородской могиле. В середине XVII века сюда привозили больных чумой. В XIX — холерой.

Москва. Кремль. Боровицкий холм. Как сказали бы в XIX веке, всего в нескольких сотнях аршин отсюда, — символ эпидемии 1830 года, которая погубила в России 200 тысяч человек. Знаменка, дом 19. Сейчас это часть комплекса Министерства обороны, до этого — Александровское военное училище, а до этого — Александровский институт для сирот. Причем тоже из семей не только простолюдинов, а главным образом из благородных, жертв холеры.

Из жертв на самом верху — брат царя Великий князь Константин Павлович, князь Николай Юсупов, бывший московский генерал-губернатор Долгоруков, бывший новороссийский генерал-губернатор Ланжерон, адмирал Головнин, генерал-фельдмаршал Дибич и так далее. Хотя поначалу и в России считали, что это болезнь бедных классов.

Из письма московского дворянина Булгакова: "Мы видим, что в нашем классе ни один еще не умер мнимою этой холерой, а все в народе. Отчего? Болезнь не в воздухе, ибо мы глотаем один воздух с простым народом. Стало быть, смертность от невоздержания, пьянства, худой или неумеренной пищи".

А тот самый простой народ: "В Смоленском рынке нашли прибитой и припечатанной с четырех углов следующую надпись: "Ежели доктора-немцы не перестанут морить русский народ, то мы их головами вымостим Москву!"

Герцен, будучи заворожен, пишет: «Экипажей было меньше, мрачные толпы народа стояли на перекрестках и толковали об отравителях. Кареты, возившие больных, двигались шагом, сопровождаемые полицейскими. Бюллетени о болезни печатались два раза в день. Город был оцеплен, как в военное время, и солдаты пристрелили какого-то бедного дьячка, пробиравшегося через реку. Все это сильно занимало умы. Страх перед болезнью отнял страх перед властями, жители роптали, а тут - весть за вестью, что тот-то занемог, что такой-то умер...»



Сведения о эпидемии холеры оставил и Александр Сергеевич Пушкин. Его перу, в частности, принадлежит интересная зарисовка о действиях властей по препятствованию болезни:

"Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их. Ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что, вероятно, где-нибудь да учрежден карантин, что я не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета".

Всего в тот год от холеры скончалось почти 200 тысяч человек. Болезнь пошла на спад только осенью 1831 года.

Обратная ссылка: https://mooncatmagic.com/drugoe/358/epidemiya-kholery/4936/
Услуги диагностики и обрядовой магии | Кабинет Фрау Марты | Школа гадания на картах Таро | fraumartha@mooncatmagic.com

Eliz

  • Ветеран
  • *****
  • Сообщений: 3503
  • Репутация: 1290
  • Eliz Eliz Eliz Eliz Eliz Eliz
Re: Эпидемия холеры
« Ответ #1 : 23 Апреля 2021, 22:41:51 »
Бол­дин­ские письма Пушкина хорошо показывают всю широкую гамму эмоций и мыслей, владевших челове­ком «с душою и с талан­том» , который был вынужден провести три месяца в отдаленном нижегородском имении. В течение этого времени письма были практически единст­венным сред­ством связи с внешним миром.

В числе адресатов в первую очередь невеста Наталья Гончарова, ради кото­рой Пушкин и отправился в Болдино , его петербургские друзья и литератур­ные союзники — Петр Плетнев и Антон Дельвиг, московский знакомец и изда­тель Михаил Погодин.

О первом появлении холеры

«Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденно­го обстоя­тельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, состав­ля­ет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устро­ить возможно скорее. Еще более опасаюсь я каран­тинов, которые начи­нают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Cholera morbus (очень миленькая особа). И она может задер­жать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться!»
    Наталье Гончаровой. 9 сентября

Пушкин не мог предвидеть, что «через дней двадцать» эпиде­миологи­ческая обстановка в Нижегородской губернии и других центральных районах существенно ухудшится и уехать из Болдина он сможет только через два месяца. Пока до него доходят слухи о первых карантинах, которые должны остановить эпиде­мию холеры, начавшуюся летом в южных губер­ниях. Появив­шаяся в Тифлисе и Астрахани, к концу августа холера пришла в Саратов и Сим­бирск, случаи болезни были зафик­сированы и в Нижегородской губернии. О нежданной гостье Пушкин пишет Наталье Николаевне и своему другу Петру Плетневу.

О кусачем звере «Колера Морбус»

    «…Приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня Колера Морбус. Зна­ешь ли, что это за зверь? Того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает — того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию».
    Петру Плетневу. 9 сентября

Пугать Наталью Николаевну тревожными новостями Пушкин не очень хочет, а вот старинному другу и издателю Петру Плет­неву пишет о «Колере Морбус» с опасениями, хотя и с иронией. К концу месяца, окончив хозяйственные дела, Пушкин собрался выезжать из Болдина, мысленно приготовившись к долгой дороге «сквозь целую цепь карантинов» . Однако в процессе сборов и расспроса соседей Пуш­кин сначала выяснил, что холера пришла в Москву, а затем и что въезд и выезд из старой столицы закрыт.

О важности самоизоляции и мерах предосторожности
   
«Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? <…>  Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не прав­да ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преу­величивают картину опусто­шений и число жертв; одна молодая женщина из Кон­стан­тинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье, — всё это прек­расно, но всё же поря­дочные люди тоже должны принимать меры предос­торож­ности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон».
    Наталье Гончаровой. 11 октября

В этом октябрьском письме нет и следа былой (само)иронии: Пушкин пони­мает, что вынужден оставаться в Болдине еще надолго, и чрезвычайно трево­жится за невесту, запоздало узнав — от соседей и из «Мос­ковских ведомо­стей» — новости о распрост­ра­нении холеры в Москве. Не имея писем от Натальи Николаевны (следую­щее он полу­чит только 26–27 октября), он наде­ется, что Гончаровы успели уехать из Москвы. «Про­щай­те, прелестный ангел, — закли­нает он невесту по-французски. — Целую кончики ваших крыльев, как говари­вал Вольтер людям, которые вас не стоили».

Рассуждая о реальных опасностях холеры, Пушкин как бы торгуется сам с собой и, может быть, осуждает себя, что решился отправиться в Болдино в разгар нарастающей эпидемии. Позже в так называемой «Заметке о холере» Пушкин напишет:

    «Я поехал с равнодушием, коим был обязан пребыва­нию моему между азиатцами . Они не боятся чумы, полагаясь на судьбу и на извест­ные предосторожнос­ти… Приятели у коих дела были в порядке или в привычном беспорядке — что совер­шен­но одно, — упрекали меня за то и важно говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество».

В этом тексте он тоже будет говорить о необходимости строгих мер и осуждать тех, кто «ропщет, не понимая строгой необходи­мости и пред­почитая зло неизвестности и загадочное непривычному своему стеснению».

О важности информированности и вреде слухов

    «Я сунулся было в Москву, да узнав, что туда никого не пускают, воротился в Болдино да жду погоды. Ну уж погода! Знаю, что не так страшен черт як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки — да отда­лен­ность, да неизвестность — вот что мучительно».
    Петру Плетневу. Около 29 октября

В «Заметке о холере» Пушкин рассказывал о первой своей импульсивной попытке выбраться из Болдина, не продвинувшейся дальше первого карантина, и тоже вспоми­нал свой «азиатский опыт». Именно в этом путешествии Пушкин имел возможность стать свидетелем и «турецкой перестрелки», и начавшейся в Арзруме эпидемии чумы.

Об особенностях корреспонденции во время эпидемии

    «Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте. <…> Где вы? что вы? я писал в Москву, мне не отвечают. Брат мне не пишет, полагая, что его письма по обыкновению для меня неинте­ресны. В чумное время дело другое; рад письму проколотому; знаешь, что по крайней мере жив — и то хорошо».
    Наталье Гончаровой. Около 29 октября



Письмо Пушкина Прасковье Осиповой от 5 ноября 1830 года со следами дезинфекционных проколов.

Получив наконец записку Натальи Николаевны от 1 октября и узнав, что Гончаровы все-таки остаются в холерной Москве, Пушкин эмоци­онально переходит в письме к ней на рус­ский язык вместо привычного и этикетного француз­ского. Шире становится и интонацион­ный диапазон: с искренним волнением сочетается насмешливость тона — прежде всего при упоми­на­нии о брате Льве, к которому Пушкин всегда относился с покровитель­ственной иронией старшего брата.

Проколотое письмо — яркий признак эпидеми­оло­гически опасного времени: проколы в конвертах позволяли окуривать письма и их содержимое серой или хлором для дезинфекции, а сейчас служат исследо­ва­телям довольно точным датирующим признаком. В то же время сам Пушкин — в письме к компо­зитору Алексею Верстов­скому — критиковал эту почтовую практику с неожидан­ной стороны: «Не можешь вообразить, как неприятно получать проколотые пись­ма: так шершаво, что не воз­можно ими подтереться — anum расцара­паешь».

Пушкину удалось добраться до Москвы только 5 декабря 1830 года. Получив к 27 ноября из уездного города Лукоянова свидетельство о благополучном эпидемио­логическом состоянии Болдина, Пушкин наконец уверенно выехал из нижегородского имения, хотя все равно был на несколько дней задержан при подъезде к Москве в карантине в Платаве.
"У меня в померкшей келье — Два меча. У меня над ложем — знаки Черных дней. И струит мое веселье Два луча. То горят и дремлют маки Злых очей".